Но были и оговорки. Как и при любом научном прорыве, ученые предупреждали: не верьте шумихе. Стимулятор не мог работать постоянно, иначе мышцы начинали «путаться»: что ни говори, а пациенту приходилось думать о том, чтобы поднять и опустить ногу. Критическую важность имела синхронизация: импульсам нужно совпадать с двигательными намерениями, а за молниеносным ответом мозга не способны угнаться никакие устройства. Неудобный для постоянного применения, слишком дорогой и не слишком надежный вне стен лаборатории, чудо-аппарат Куртина скорее стал демонстрацией технологических возможностей, а не практическим методом лечения. С выключенным прибором ни один из трех пациентов не мог долго двигаться: даже Мзее свои четверть мили преодолел не без помощи электроники. Профессор Кейсовского университета Западного резервного района Ким Андерсон, физиотерапевт и реабилитолог, не спешила восхищаться успехами Куртина. «Нам предстоит еще долгий путь, прежде чем люди смогут получать рутинную помощь, основанную на этой методике», – полагала она[554]. Однако у этого уникального – интернационального и мультиуниверситетского – сотрудничества вокруг BrainGate была и сильная сторона: широта действия. Появились и другие аппараты, подобные разработанному Куртином. В Калифорнийском университете в Ирвайне инженер-биомедик Зоран Ненадич и невролог Эн До решили повторить на человеке оригинальный опыт Бортона с макаками: не просто стимулировать мышцы, но позволить мозгу «перепрыгнуть» разрыв.

Кибернетические технологии были мотивом научной фантастики задолго до того, как появились в реальности. Например, Дарт Вейдер не смог бы жить без внешнего устройства, регулирующего его знаменитое дыхание, а в научно-фантастической ленте «Элизиум» герой Мэтта Деймона решается на хирургическое вживление экзоскелета, чтобы его разрушенное радиацией тело могло двигаться быстро и ловко. В год выхода фильма («Элизиум» вышел в 2013 году) авторы сайта Live Science сравнили показанную в нем военно-медицинскую технику с приборами BrainGate, сопроводив рецензию ссылками на статьи о ранних экспериментах Куртина с электронными стимуляторами. Однако группа из Ирвайна отказалась от хирургических методов Бортона и Куртина в пользу обычной электроэнцефалограммы.

Единственному тестовому пациенту – мужчине, парализованному пять лет назад, – надевали специальный колпак-энцефалограф, чтобы измерять мозговую активность без вживления электродов[555]. Надев колпак, пациент думал о ходьбе. Первые попытки напоминали «лунную походку» человека, подвешенного в воздухе. Но после интенсивной физиотерапии пациент в колпаке мог пройти четырехметровую дорожку и совершал различные движения ногами. Мозг отдавал команды, которые за наносекунды обрабатывались компьютером и приводили в действие внешние электроды, закрепленные на колене пациента и подключенные к колпаку-энцефалографу. Как обезьяна Бортона, но без единого надреза и шва, парализованный человек впервые шагал, вообще не используя спинной мозг. Потребовалась специальные подвесные ремни, брусья – опоры для рук, а также тысячи и тысячи долларов на оборудование… но дело сдвинулось с мертвой точки.

Итак, вопрос оставался открытым: что, если нам будет не нужен спинной мозг? Если мы сможем, как герои научной фантастики, «обходить» повреждения позвоночника? Будет ли это означать, что пациенты, получившие донорский организм после «операции Уайта», при которой спинной мозг перерезается полностью, смогут наконец победить паралич? И не станет ли тогда «операция Уайта» – строго говоря, она стоит ненамного дороже, чем разработки BrainGate, – доступной и даже востребованной? «Да, по большей части эта теория пока фантастика», – писал Уайт в одной из последних колонок в The News-Herald. Но уже столько, казалось бы, научно-фантастических идей воплотилось в жизнь: от пересадки лица до механических сердец, подзаряжаемых из домашней розетки. Около 40 человек в мире получили новые руки, и Уайт даже встречался с одним из пациентов – немецким полицейским, лишившимся обеих кистей при попытке обезвредить бомбу[556]. Уайт проводил отпуск на юге Германии, и пациент приехал на условленную встречу на мотоцикле – а ведь управление им требует куда большей ловкости рук, чем руль автомобиля. Он не без гордости обменялся с Уайтом рукопожатием, протянув ладонь, которая когда-то принадлежала другому человеку[557].

«Со мной связались продюсеры телепрограммы NOVA», – писал Уайт. Потребовалось его мнение, можно ли поврежденные участки мозга тоже заменять, как и кисти рук. Кое-какие попытки и в самом деле предпринимались – например, пересадка в мозг пациентов с болезнью Паркинсона зародышевых (не мозговых) клеток. К сожалению, нет, ответил Уайт телевизионщикам. «При всех тысячах научных отчетов, ни один из этих экспериментов не увенчался успехом», – пояснил он. Под «этими экспериментами» он имел в виду опыты по замене участков мозга. А вот пересадка всего организма успешно выполнялась. Конечно, самим Уайтом; конечно, на обезьянах. «Важность этого достижения уже оценили во всем мире», – писал он, хотя операция ни разу не проводилась на людях[558]. Есть такие мосты, на которые никто пока не готов ступить. Колонку Уайт закончил словами, которые повторял раз за разом, из года в год. Эта мысль и заставила его стать неврологом: «Помните, ткань мозга – это самая сложная и запутанная вещь на свете». Для Уайта мозг – всегда и навечно вместилище всего, что есть человек[559].

Статья вышла 22 августа 2010 года. Она оказалась последней. Ученый и хирург в ожидании вестей от Нобелевского комитета угасал. Его организм так и не восстановился после аварии, к тому же его подтачивали диабет и медленно развивавшийся рак простаты. Разум, некогда столь живой, начал затуманиваться. Уайт надиктовал дочери последние письма и попытался с ее помощью добавить финальные штрихи к мемуарам – так и не дописанным. Но спустя месяц после публикации его последней статьи на страницах The News-Herald Роберт Уайт умер у себя дома на берегу озера, а на пляже играли его дети и внуки. Это случилось 16 сентября 2010 года; ему было 84.

В октябре будут объявлять лауреатов Нобелевской премии по медицине – но, согласно давно заведенному правилу, ее не присуждают посмертно. Премия достанется Роберту Эдвардсу за его работу над технологией искусственного оплодотворения.

Никто, даже доктор Уайт, не может жить вечно. Но Мюррей был прав: работа Уайта в области глубокой гипотермии и поныне имеет мощный клинический эффект в травматологии и нейрохирургии. Сегодня терапевтическая гипотермия спасает жертв инфаркта от гибели мозговых клеток, а при длительных операциях с проникновением глубоко в мозг дает врачам возможность поместить его в своего рода стазис, когда ему не требуется кислород, а опасности отмирания нет[560]. Опыты Уайта по гемисферэктомии до сих пор помогают изучать реакцию мозга на самые разные раздражители – от инсулина до эстрогена[561]. Уайт заложил основы изучения нейропластичности и даже этической концепции смерти мозга[562]. Но сегодня его знают как человека, замахнувшегося на то, что считали немыслимым самые дерзкие из его коллег. Только у Мясника хватило бы бесстыдства повторить опыты Франкенштейна; только человек, посвятивший себя спасению жизней и верящий в бессмертную душу, повторил бы их из столь человеколюбивых побуждений. До последнего часа Уайт хранил уверенность, что его операция состоится (когда-нибудь, где-нибудь), а его работу признают.