Было начало ноября, после выхода «Секретных материалов» прошло всего несколько месяцев. Уайт отправился за покупками на своем антрацитовом Pontiac. Путь недалек: он ездит сюда много лет, раз в неделю: тот же рынок, та же дорога, та же стоянка. Под тихое пощелкивание поворотника Уайт принялся выруливать на трассу, и вдруг – резкий удар, вспышка. Преимущество было не у него, и в бок Pontiac врезался другой автомобиль. Удар пришелся в колесо, но из-за скорости внезапная сила, сотрясающая тело, кажется огромной. Уайта бросило вперед, и он крепко ударился лбом о водительскую дверь. Пассажиры второй машины вызвали полицию, и кто-то позвонил сыну Уайта Майклу, который жил поблизости от места аварии. Слегка зацепили, пояснил Уайт. Он ушиб голову, а женщина из второй машины ушибла руку, но никто из них не поехал в больницу. Майкл отвез отца с солидным синяком домой. Конечно, Патрисия хлопотала вокруг него – за годы брака с нейрохирургом она усвоила, что даже легкий удар может грозить бедой. Уайт же уверял ее, что ему нужно просто отлежаться. Однако на следующий день стало ясно, что он серьезно пострадал. Язык заплетался, а мысли путались. Еще через день, растерянный и напуганный, Уайт попросил Майкла позвонить в Университетскую клинику[534].

Доктор Коламби занимается не только головным мозгом, но и позвоночником: он уже оперировал Уайта, когда тот повредил межпозвоночный диск. (Коламби в момент несчастного случая отдыхал на лыжном курорте, но отказался выезжать на склон: вдруг он получит травму и не сможет оперировать своего наставника?[535]) Уайт ему доверял – неудивительно, ведь он сам его учил. Несведущему обывателю может показаться, что на черно-сером снимке, который в упор рассматривает Коламби, – только расплывчатые очертания черепа и какая-то подернутая рябью масса между его внешней стенкой и внутренними желудочками. Уайту эта картинка рассказывает о разорванных сосудах и крови, излившейся в мягкие ткани мозга. В сущности, Уайт перенес инсульт. Множество его пациентов погибло от кровоизлияния в мозг, а у тех, кого ему удалось спасти, функции мозга восстанавливались с трудом и не до конца. Уайт хочет подняться с кровати, встать на ноги – но чувство равновесия подводит. Он даже голову приподнимает с трудом. Коламби без раздумий отправляет его в неврологическую реанимацию.

Уайт не хотел уходить на пенсию. Не хотел оставлять клинику. А теперь его волнует, позволят ли ему покинуть ее до Рождества. Кто будет Санта-Клаусом на празднике для детишек из неблагополучных семей? Кто закупит подарки?[536] Придется ли заново учиться ходить? Пострадал ли разум необратимо? А как же работа?

Но идут месяцы, а Уайт все еще находится в реабилитационном центре. «Это напоминает мне портрет Дориана Грея», – пишет он в своей колонке в The News-Herald. Уайт воображает себя Дорианом, который остается «молодым, цветущим и привлекательным по сравнению… с другими пациентами на физио– и эрготерапии». Организмы подводят и предают других пациентов, пока он, Уайт, умственно и духовно «не стареет»[537]. Но в тесных белых стенах палаты, глядя в зеркало в ванной под безжалостным флуоресцентным светом, Уайт видит правду. Лицо в морщинах и пигментных пятнах, осунувшееся, обвисшее, дряблое. «До меня внезапно дошло, что на деле я совсем не отличаюсь от других пациентов», – признает доктор с горечью. Мы все одинаковы «в нашем общем стремлении выжить и вернуться в мир»[538].

Уайт – Тихоня. Уайт – Мясник. Хирург-экспериментатор, у которого за плечами сотни написанных статей и тысячи выполненных операций. Врач, разработавший технологии перфузии и трансплантации головы, мечтавший осуществить первую настоящую пересадку головы у человека. Итак, этот самый доктор Уайт тоже смертен. И даже если оставалась какая-то слабая, ничтожная надежда после тех восьми лет, минувших с его дерзкого заявления, что наконец пришел час осуществить пересадку головы, Уайт уже понимает, что сам он оперировать больше не будет.

В реабилитационном центре Уайт получает известие, как будто дожидавшееся его болезни: новое руководство «Метро» собирается закрыть лабораторию исследования мозга. Помещения пустуют восемь лет – это уже своего рода музей при клинике. Его бывшая команда, не получив финансирования на продолжение работы, переключилась на иные задачи… и, собственно говоря, Уайт в своих опытах с макаками все равно, по сути, уперся в стену. А клинике нужны помещения. Он может забрать из лаборатории все, что хочет, сказали ему. Остальное выбросят. Впрочем, часть материалов уже пришла в негодность – пыльные воспоминания об операциях, которые никто никогда не повторит. Похоже, общество больше не видит смысла в операции, которая спасает голову ценой отказа от неработающего организма.

К весне стал рассыпаться и организм самого Уайта. Его одолевали сразу несколько недугов, включая желудочные кровотечения: однажды его даже пришлось везти в клинику на санитарном вертолете сквозь ночную грозу. Выписавшись домой, Уайт не мог ни водить машину, ни даже ходить без посторонней помощи, и здоровье его неуклонно ухудшалось. Лабораторию уже уничтожили, его заботливо сохраненные коробки заполнили собой три угла в доме у озера. Из всех новостей эта оказалась для Уайта самой горькой. Он надеялся, что в клинике, которой он отдал большую часть жизни, его работу сохранят – пусть хотя бы для музея. Разумеется, какую-то часть сохранили – вернее сказать, применили. При лечении повреждений спинного мозга, инсультов, ишемии и черепно-мозговых травм нейрохирурги по всей стране прибегали к перфузионному охлаждению[539]. Начало этой методике положили ранние опыты Уайта: изолирование мозга, а до того – перфузия у собак и обезьян. Эта работа продолжится. Без последователей, которые могли бы взять с собой в будущее его протокол пересадки всего организма, единственным достижением Уайта, которое еще не забыли (пусть даже забыли, как он боялся, его самого), оставалась перфузия.

Жизнь, говорил Уайт, – это главное, что стоит сохранять. Но теперь, когда его собственная жизнь и карьера неуклонно близились к финалу, он стал больше задумываться о сохранении наследия – и в конце января 2010 года сел за письмо старому другу. С просьбой о помощи.

«Дорогой Боб, – писал несколько дней спустя в ответном послании Джозеф Мюррей, – спасибо за твое продуманное и полезное письмо о Нобелевской премии. Я предприму нужные шаги, которые позволяют действующие правила выдвижения»[540]. По просьбе друга Мюррей, сам прежде удостоившийся Нобелевской премии, выдвинет кандидатуру Роберта Дж. Уайта – за заслуги перед медициной и выдающийся вклад в науку.