В пустом, тускло освещенном дачном вагоне Фомичев начал подремывать, как вдруг со страшным грохотом распахнулась дверь, и в вагон вместе с морозным паром ввалились две личности в лохмотьях: паренек лет пятнадцати и взрослый дядя с опухшим лицом, заросшим грязной щетиной. Взрослый изображал слепого, но подозрительно уверенно шел по проходу между скамейками. В руках он держал драную шляпу и хрипло, с открытой угрозой произносил одну и ту же фразу: «Если жить хотите, слепому помогите». В это время мальчонок щелкал деревянными ложками и подвывал какую-то печальную мелодию. Они уже прошли мимо Зекунова и Фомичева, но Зекунов крикнул им: «Эй! Возьмите!» — он протянул им монету. Взрослый вернулся, взял монету и, присев рядом, сказал отчетливо и совсем трезво: «Маршрут второй, два световых круга». И сразу вскочил и пустился догонять мальчонку. Видя крайне удивленное лицо своего спутника, Зекунов рассмеялся:

— Чека — организация хитрая, приходится хитрить и нам…

— Ну, молодцы! — покачал головой Фомичев. — Вижу, дело у вас поставлено крепко.

Они спрыгнули с железнодорожной платформы и потом довольно долго плелись гуськом по узенькой, протоптанной в глубоком снегу тропке.

— Далеко идти? — задыхался Фомичев.

— Лучше молчать, — сердито прошептал Зекунов.

На перекрестке дачного поселка они по сигналу Зекунова остановились и минут десять неподвижно и молча стояли, пока вдали яркий глаз фонарика не нарисовал в воздухе круг.

— Ну вот, первый круг пройден, — шепотом сообщил Зекунов, подталкивая Фомичева в переулок.

Потом на другом перекрестке они дождались второго светового круга, и, пройдя длинный глухой забор, Зекунов нажал кнопку звонка, скрытую в притолоке калитки.

В глубине дачного участка стукнула дверь и залаяла собака. Послышались приближающиеся шаги по снегу. Лязг запора, железный скрип открываемой калитки и тихий голос: «Сюда». Они вошли на участок. Зекунов шел впереди, за ним — Фомичев. Тот же тихий голос сзади сказал: «Идите в сторожку».

Дачный участок был громадным. Но вот они вошли в небольшой домик, стоявший в заснеженном малиннике. И тут Фомичеву пришлось пережить острые мгновения. Кто-то бросился на него из темноты и обхватил за плечи. Фомичев отпрянул и попытался выхватить из кармана пистолет, но в это время услышал знакомый голос, который торопливо говорил:

— Ваня, дорогой, здравствуй! Дай обнять тебя по-братски, своячок ты мой славный!

— Леонид, ты? — обмяк Фомичев.

— Я, Ванечка, я! Дай хоть с фонариком на тебя глянуть… — Луч фонарика выхватил из темноты растерянное лицо Фомичева и тут же перескочил на лицо Шешени. — Глянь и ты на меня…

Они схватились в крепком объятии и трижды накрест расцеловались.

— Извини, Ваня дорогой, что пришлось тебе ехать сюда, но в Москве у нас сегодня неспокойно, и я в организации объявил состояние тревоги: мы получили сведения, что прошлой ночью Чека взяла одного нашего человека. Сам понимаешь, мало ли что… Решили на пару дней прикрыть все свои адреса и ведем за ними наблюдение. А здесь, Ваня, безопасно, как в раю.

— Я, Леня, опасностей не чураюсь, ты знаешь меня. Но за осторожность хвалю, — с достоинством сказал Фомичев.

— Мы, Ваня, этой осторожности научились ценой крови наших людей. С того времени, как я осел в этой проклятой богом Москве, всякое было, и только теперь дело вроде стало налаживаться как надо. Но это долгий разговор, а сейчас времени у меня нет — надо назад, в Москву. Основательно мы поговорим с тобой, когда схлынет тревога. А пока у меня к тебе деловая просьба. Про «ЛД» ты знаешь?

— Мало, но знаю…

— Так вот: обнаружилось, что к этой «ЛД» ищет дорожку еще одна организация. Какой-то профессор Исаченко приехал для этого из Киева. Его организация будто бы опирается на эмигрантские круги в Праге. Так или иначе, друзья из «ЛД» просят нас этого профессора прощупать. А наша задача — отшить его от «ЛД». Понимаешь? Тебе это сделать больше с руки — ты человек не здешний, приехал, уехал, и нет тебя. А нам, действующим здесь, следует избегать наводить на себя лишнюю опасность. Сделаешь, Ваня?.. — Шешеня подождал и, не дождавшись ответа, сказал: — Если робеешь, скажи прямо — никто тебя не осудит, и мы как-нибудь обойдемся. Я, брат, сам, как попал в эту чекистскую Москву, каждого столба боялся…

— Не гоношись, — раздраженно произнес Фомичев. — Я сделаю все, что надо, но ты учти — я приехал сюда не в качестве твоего порученца.

— О! Вот это уже речь не мальчика, а мужа! — рассмеялся Шешеня и снова обнял свояка. — Что нам, Ваня, с тобой делить? Разве что опасности, да когда срок придет — смерть? Скажи-ка ты мне лучше хоть одно слово о наших сестричках. Как там моя Сашенька?

Шешеня вдруг так искренне разволновался, что Фомичев ответно обнял его и сказал:

— Сестры в полном порядке. Саша твоя молодчина, каких поискать. Она в Варшаве маленький ресторан держала, польские конкуренты стали ее травить, так она их знаешь как перехитрила — выгодно продала ресторан и теперь переезжает к нам, в Вильно, и будет работать у капитана Секунды. Да! Зекунов отдал тебе ее записку?

— Отдал, отдал… — пробормотал Шешеня.

— Скажу тебе одно: всем бы таких жен, как твоя Саша, с ней о чем ни заговори, она все на тебя разговор переводит…

Шешеня всхлипнул, и это был очень опасный момент. Но он выдержал и сказал глухо:

— Ладно. Все. Иди в главный дом, отдыхай. Там хозяин дачи и его брат, оба — наши верные люди. А я — в Москву. Значит, завтра тебя сведут с тем профессором. Пока, Ванечка… — Шешеня еще раз обнял Фомичева и ушел…

Хозяин дачи и его брат (это были чекисты Демиденко и Пудин) встретили Фомичева не особенно приветливо. Задушевного разговора не получилось ни за ужином, ни после. Отведя Фомичева в комнату, где его ждала раскрытая постель, хозяин дачи сказал:

— Вы на нас не обижайтесь, нам приказано без дела не трепаться. Спокойной ночи…

На другой день Фомичев и Исаченко обедали в номере гостиницы «Новомосковская».

Еще утром Гриша Сыроежкин привел сюда профессора Исаченко, сказав, что номер этот является местом конспиративных встреч людей савинковской организации. Гриша, преодолевая злость, старался быть учтивым, хотя у него болела голова оттого, что в минувшую ночь он спал не больше двух часов — вместе с комендантом гостиницы они стаскивали в этот номер дорогую мебель, картины и скульптуры, которые, по их мнению, должны были достойно оформить «важное совещание».

Исаченко, войдя в номер, остановился и, изумленно глядя на стоящие по углам статуи, на мраморных амурчиков, занявших подоконники, принялся хохотать:

— О неистребимый русский купчик! Узнаю тебя, голубчик, узнаю!..

Сыроежкин побагровел — обиделся, что ли, за «папу», за Кузнецова-старшего, — но сдержался, смолчал…