– Кать, меня тоже туда тянет. Выходит, нормальное чувство?

– Нормальными вещами наш Отдел определенно не занимается. Завтра явишься в расположение, увольнительную из начальства я выдавлю. Вечером уедем, утром в понедельник будем на службе. Задача ясна?

– Так точно!

– Тогда можешь выпить тоника. И чтоб без излишеств с подружкой…

Иришка перезвонила через пятнадцать минут.

– Да, сейчас выйду, – Женька, чувствуя, что улыбается вовсе идиотски, положил телефон.

– Быстрая какая, – Катрин покачала головой. – Смотрите, ПДД соблюдайте. Некуда здесь торопиться.

– Да, совсем глупо получится, – согласился Женька. – Побережемся.

Катрин натянула джинсы, кажется, прямо на голое тело. Сунула ноги в сапоги, – оказалось, начальница иногда и каблуки носит.

– Кать, а… – Женька кивнул в сторону музыки, – не обидятся?

Начальница надменно выпятила губу:

– Ты меня изумляешь. Каталожный номер не разглядел? Подождут. Ночь длинная, а мы сейчас бездельники. Никуда не торопимся. Пошли…

Иришкина зелененькая машинка стояла напротив арки.

Катрин усмехнулась:

– Мини-хорьх. Эй, красавица, выгляни на секунду…

Иришка вышла.

– Вот мой подчиненный, – Катрин взяла Женьку за капюшон ветровки. – Передаю для культурного отдыха. Кантовать осторожно, не портить, не истощать. Вернуть завтра к 12.00. Алкоголь, табак, иные сильнодействующие средства – оба сильно пожалеете, что на свет народились. Вам ясно, Ирина Кирилловна?

– Да, – Иришка глядела на начальницу как на кобру ростом метр восемьдесят плюс каблуки.

– Проваливайте, – Катрин величественно махнула рукой. – Нет, стой!

Постукивание каблуков угасло в арке. Иришка с изумлением смотрела на конфету в своей руке:

– Это как понимать? Как изощренное издевательство?

– Полагаю, как намек, что тебе пора бросать курить.

– Абзац какой-то – как малышке сунули. Жень, ты под ведьмой служишь. Она тебя насилует?

– Будет она на рядовых размениваться. Это у нее вид такой зловещий. Хороший человек моя начальница.

– По-моему, она еще и пьяная.

– Чуть-чуть. У нее есть повод.

– Ужас какой-то. Алкоголичка гвардейского роста и непристойной внешности – твой законный командир?

– Она действительно из гвардии. Ириш, знаешь, ты…

Губы у Иришки были горячие, трепетные. Клубника, ментол, духи какие-то тонкие.

– Жень, я почему-то соскучилась. Просто ужасно.

– Ты только не плачь. Все хорошо.

– А рука? Ты где был, а, Жень?

Отпускать шею рядового Землякова подруга не собиралась, и это было здорово. Боль вполне можно потерпеть.

– Не поверишь, руку битой бутылкой порезал, – прошептал Женька. – Ладно бы полная посудина была.

– Ой, врешь, Джогнут. Хотя у тебя стервоза-алкоголичка рулит, она научит…

Запрыгнули в салон. Губы чудные, ладошки бесстыдные. И не было никакого дымного холодного города… Никогда не было…

* * *

Город все-таки был. Правда, не холодный и довольно сухой – весна пришла сюда ранняя, снег уже повсеместно стаял.

Начальница изображала из себя совершеннейшую туристку, даже оделась соответственно: каблучки, стильное черное полупальто. Женька в своем спортивном костюме чувствовал себя рядом не слишком уютно, впрочем, это скоро прошло.

Осмотрели вокзал, полюбовались мозаичными флагами и счастливыми людьми на недосягаемом потолке. Удивил чудовищных размеров самовар в кафетерии.

– Да, раньше запросы были скромнее, – заметила начальница. – Здание было маленькое, и подавали отъезжающим только кипяток. Но колбасу я здесь вкусную ела. С экологией связано, что ли? Каких-то несчастных девяносто лет прошло, а колбаса уже не та. Впрочем, нужно на рынок заглянуть.

Но сначала взяли такси и поехали на улицу Академика Павлова. Кладбище существовало, но рядом был такой шумный торговый шанхай, сплошь заставленный многоэтажными контейнерами и навесами, что Катрин немедленно приказала двигаться дальше. Доехали до Госпрома. Площадь была все такой же огромной. Женька удивился наличию станции метро. Да и сам силуэт конструктивистского комплекса здорово изменила телевизионная вышка на крыше. Катрин категорически не понравились флаги на площади. По мнению начальницы, иной цвет стягов смотрелся бы гораздо приятнее.

Вообще выбор цветовой палитры был широкий. И массу тюльпанов и роз продавали у метро, и горожанки щеголяли вопиюще жизнерадостными одеждами. Пестрые автобусы, живописные политические плакаты. Даже небо было ярче, чем помнилось. На великолепную начальницу поглядывали. Выбивалась Екатерина Георгиевна из общего стиля. Тяжелая штука – красота. Женька уж начал подумывать – не заскучать ли по телогрейкам?

К Клингородку решили не ходить. Прогулялись по Сумской, что некогда была Либкнехта. Улица явно претендовала на звание «европейской стрит».

– Ведь широченной тогда улица казалась, – заметила Катрин. – Танки ни минами, ни баррикадами удержать не могли. А теперь – тьфу! – припарковаться негде.

Улица Дзержинского ныне стала Мироносецкой. Вот и улица Веснина. Вон там когда-то стоял выгоревший, похожий на древнюю канонерскую лодку «КВ-2».

Это был тот город и совершенно чужой. Между узнаваемыми домами высились иные, новые-послевоенные здания, и совсем новые – с кричащими витринами и рекламными щитами сотовых сетей.

– Ну и как, Земляков? – задумчиво поинтересовалась начальница. – Замкнулось кольцо бытия?

– Наверное, нет, – неуверенно сказал Женька. – У нас иное было.

– И мне так кажется. Знаешь, что самое сложное в нашей профессии? Невозможность вернуться. Даже прыгая назад в «ноль», ты возвращаешься в другой мир.

– Ну, не совсем в другой, – возразил Женька, думая об Иришке. Надо бы ей звонить хоть через день.

– Тоже верно, – Катрин холодно улыбнулась обернувшемуся на нее пузатому хлопцу, обутому в великолепные лаковые туфли и с не менее великолепной борсеткой в лапах. – Наплевать. Пошли к писателям.

Улица Чернышевского изменилась мало, зато на параллельной, на месте кладбища, был разбит какой-то странный парк, среди которого нелепо возвышалась знакомая церковь. Дошли до улочки Каразина. Памятного дома не сохранилось, торчало какое-то новое полустеклянное здание.

– Тоже хорошо, – решила Катрин. – Не очень-то мне тот подвал нравился. Как, кстати, горло?

– Ничего, глотаю… – Женька наконец решился и сказал то, что мучило последние дни: – Кать, вы меня когда переведете? Или мне лучше самому рапорт написать?

– Можно писать, можно не писать. С чего это вдруг накатило? Объяснись, Земляков.