– Я тогда стрелять начал. В подвале, – пробормотал Женька, разглядывая тонированные окна. – Знал, что никак нельзя было стрелять, но когда в башке мутнеть начало, не выдержал. Не боец я, товарищ сержант.

– Ясное дело, не боец, – согласилась начальница, тоже глядя в стекло и поправляя пряди прически. – Ты не боец, а дурень, Евгений Романович. Во-первых, все хорошо кончилось. А это главное. Мы опыт нарабатываем. Какой может быть опыт, если агенты не возвращаются? Таких прецедентов, знаешь ли, предостаточно было. Так что стрелял ты абсолютно законно. Во-вторых, я тоже стреляла.

– Это когда?

– Тогда же. В упор из своего «вальтера». Не думаешь же ты, что мы шестерых здоровых фрицев исключительно в холодно-рукопашном стиле положили? Ножом и пистолетом работали. Капитан лихо лопаткой черепа вскрывал. Все правильно было. Стреляли. Человеческое тело, в принципе, неплохой глушитель. Учти на будущее. И счастье, что машина рядом тарахтела. Прямо хоть благодарность тем саперам отсылай.

– Утешаешь меня, сопливого, – тоскливо сказал Женька.

– Очень нужно. Позже разберем ситуацию по косточкам. И другие эпизоды разберем. Я тебя обязана подтянуть, Земляков. Не знаю, пойдешь ты еще на операцию или нет, но воспитать я тебя должна. Хотя бы из чувства благодарности.

– Это еще за что?

– За то, что ни разу мне в спину не пальнул с перепугу. Честное слово, я всерьез опасалась. У меня такого рядового-необученного еще не было. Спасибо, что не оправдал пессимистических ожиданий.

– Что ж я совсем уже…

– Не совсем. Потому пощады не жди. А сейчас пойдем, кровяной колбаски купим. И пива местного. Бригада наша за ту Рогань билась-рубилась, а мы с тобой ни разу там и не были. Хоть пиво тамошнего розлива продегустируем…

2 мая 1943 года. Крым.

Ливадия («Калька»)

Вечер накрывал море вуалью мрачной и сказочной таинственности. Краски стали мягче, косые солнечные лучи нежно ласкали спокойный простор. Слабый ветер щедро дарил парковые ароматы зелени и теплого камня. Чудесный край, почти не затронутый войной.

Фельдмаршал любил это тихое местечко, любил сдержанно-изящные залы царского дворца. Здесь действительно чувствуешь себя победителем. Не в крепости, взятой в кровавых затяжных боях, и не на Керченском полуострове, с его солеными безжизненными степями. Рыжие траншеи и капониры, месиво трупов и техники неизменно угнетают своей повторяемостью. Пусть остается лишь этот белый дворец, удивительный парк. Только здесь, в этом по-восточному сказочном уголке кипарисовых рощ, возвращалось ощущение удачи. Личной избранности, как ни иронично это звучит. Да, неоднозначная формулировка, столь обожаемая фюрером, здесь приобретала совсем иное содержание.

Удача. Твоя, личная. В 56 лет начинаешь понимать, что нет ничего ценнее. Тот июньский день, когда тонул катер, изрешеченный русскими истребителями. И другой памятный день – 2 июня. На столе лежали новенькие погоны с серебряными маршальскими жезлами. Тогда возникшие из ниоткуда русские бомбардировщики уложили бомбы точно в сад с накрытыми столами, но ты чудом успел нырнуть в подвал, заставленный огромными винными бочками.

Кто отводит от тебя пули и осколки, счастливец Эрих? Местные ундины, которым приглянулся сдержанный уроженец Берлина? Обитают ли хладнорукие девы в пучинах черного, очень черного моря? Или это суровая валькирия с юности стоит на страже за твоей спиной с надежным щитом на руке?

И все же защиты мифических дев недостаточно. Война проиграна, и не нужно быть каким-нибудь Карлом Крафтом или Вильгельмом Вульфом[71], чтобы это понять. Удача с выходом к Белгороду – лишь временный, локальный успех. Хотя и безупречно разыгранная партия военных шахмат. И пусть армии русских не удалось окружить и уничтожить, мгновенное возвращение Харькова произвело впечатление и в Берлине, и, что более важно, в Лондоне и Вашингтоне. Проигрывая войну, невольно перестаешь быть лишь солдатом. Пора перейти к торгу.

Человек, стоявший на террасе, хотел надеяться на лучшее, но по долгу службы он слишком много знал. В Берлине еще не понимают, на Западе уже не хотят понимать. В дух рыцарства опытному штабному офицеру, видевшему две великие войны, верить наивно. Склоненную голову непременно отсекут. Но у Германии много голов. И кое-кто в армии заслужил искреннее уважение по обе стороны фронта. Возможно, даже русские понимают, что…

Пора торговаться. Понадобится удача. И да прикроет дева-валькирия своим щитом не только от бомб…

Сухопарый фельдмаршал смотрел на блеск горизонта. В мягкой куртке и домашних туфлях фельдмаршал выглядел откровенно усталым и немолодым мужчиной. Война закончится, хватит ли сил написать мемуары? Придется многое переосмыслить. «Дни напрасных побед»? «Долг солдата»? Нет, нужно что-то более прямое, честное. «Утерянный мир»?

Дворец укачивали волны ароматов мирта и магнолий. Ливадия ласкала и утешала солдата, предчувствующего тяжелые времена. Где-то далеко гудела и зудела жирная неутомимая муха войны.

Возможно, Крым удастся закрепить за послевоенной Германией? Юг России вермахт удерживает твердо, большевики ошеломленно топчутся, приходят в себя после нокдаунов на Украине. Если договориться с Западом немедленно… Пока существует что-то, что можно положить на весы торга. Фюрер не желает понимать. Он слишком дискредитировал себя и страну. Пожалуй, что-то объяснять имперскому канцлеру поздно…

Три едва различимые взглядом точки вынырнули из вечернего морского сияния. Фельдмаршал смотрел ниже, на пестрые крыши Ялты.

Торг. Занятие, чуждое честному солдату. Переписка, намеки, поиск чувствительных мест партнера. Риск фатально ошибиться в собеседнике. Но дева-воительница пока стоит за спиной со щитом. Пока не поздно, нужно начать…

– Воздух! – заорали внизу.

Самолеты фельдмаршал увидел мгновенно. Смотрел же практически на них. Проклятие! Русские штурмовики. Откуда?! Нет, абсолютно исключено! Неужели с Кавказа? Валькирия, ты задремала, гулящая дева?!

Седовласый человек длинными прыжками несся к лестнице. Еще не поздно. Дворец наполнялся рокотом двигателей. С опозданием ударили обе зенитки, установленные у спуска к морю. Быстрее! Лестница казалась бесконечной. Фельдмаршал потерял туфлю из отличной турецкой кожи. Еще секунда. Русские цари возвели хрупкий белый замок, но подвалы, с их запахом дубовых бочек… Рев двигателей сверлил уши, можно подумать, русские атакуют десятками эскадрилий.

Это были не штурмовики. «Су-2» – старые многоцелевые машины, задуманные как гибрид разведчика, ближнего бомбардировщика и штурмовика. Безнадежно устаревшие к 1943 году, они обладали единственным достоинством – большей по сравнению с «илами» дальностью полета. Три исправные машины – все, что могла наскрести армейская и флотская авиация на Кавказе.