– Ты, брат, помалкивай, – говорил Бархатов.

Не нравились ему эти разговоры, а сам извозчик нравился. Был он веселый и бравый со своей лихаческой, ямшицкой ухваткой.

– И то помалкивать лучше. Эх, ты! Беспартийная! Поддавай пару… Наяривай…

Мчались сани в холодные туманы пустынной Шпалерной.

Бархатов подождал, пока полногрудая девка (он по штатам проводил ее секретаршей, была ж она просто горничной) подала на большом серебряном подносе стаканы с чаем, бутылки с ромом и коньяком, печенья и булочки изделия «Красного пекаря» и удалилась. Он послушал немного и, убедившись, что она по коридору прошла на кухню, рассказал гостям свои сомнения относительно этих подозрительных дешевых и странно разговорчивых извозчиков.

– Я нарочно пригласил вас, товарищи, чтобы поделиться с вами своими наблюдениями. Меня тут что смущает? Совпадение! Помните, в «Известиях» писали, немного глухо, как всегда пишут о бандитах, о целом сражении в Белорусской республике, у села Борового? После этого писали, что ввиду недостатка муки и продуктов в городах, по настоянию населения, был организован гужевой подвоз из деревень, и описывалось, как, словно в далекую старину, обозы по сотне саней потянулись к столицам. А потом… Эти чухны… И извозчики… Слишком много что-то извозчиков. И уж больно дешево возят. От меня в Смольный – тридцать копеек. Ведь это себе в убыток.

– Это и меня удивляло, – сказал Гашульский. – И я, знаете, спрашивал. Мне извозчик вполне резонно ответил, что ему выгоднее возить без перерыва за тридцать копеек конец, чем часами стоять на морозе.

– А вы не думаете, Михаил Данилович, что это могут быть те же… Белые Свитки, которых наша Красная армия разбила под Боровым?

Ворович закутался табачным дымом, поперхнулся и шмыгнул носом. Он пожал плечами. Гашульский потер ладони и ответил:

– Мои начальники отделений районов осматривали их квартиры и на Чубаровом, и на Предтеченской, и по Обводному каналу, и на Васильевском, везде, где есть извощичьи дворы. У меня ведь нюх-с… Как будто бы ничего такого. А сомнение какое-то и у меня было. Не английские ли шпионы, думалось иной раз. Ведь теперь, подите, и не оглянешься, как у тебя за спиной английская контрразведка. Капитал напрягает последние усилия, капитал борется. А тут еще с оппозицией приходится ухо держать востро. Осторожность, само собой, никогда не мешает.

– Пресекать надо, Михаил Данилович, – сказал хриплым голосом Ворович.

– Да пресекать-то нечего, Казимир Станиславович. Все, как есть, благополучно. Почти все партийцы, с правильным билетом, запасные красноармейцы, многие с отличиями Гражданской войны, удостоверения в порядке. Помещения содержат чисто. В каждом, где бюст Ленина или его портрет, где портреты Карла Маркса, а то товарища председателя Совнаркома, красных командиров. Я и сундучки осматривать приказывал. Находят серию «Ленинской библиотеки», «Ленинский комсомол», «Рабочий факультет на дому», «Правду» – все полезные, хорошие вещи. Чтобы там Евангелие или какие другие подобные глупости, этого ничего нет. Я и в бане за ними следить приказывал. Крестов не носят. А между прочим, живут опрятно. Уж на что Чубаров переулок по всему свету прогремел, а они и там ничего, женщин не обижают… Я уж даже думал, не из сектантов ли они. Этакого коммунистического нового толка.

– Вот это, Михаил Данилович, – сказал Бархатов, – мне и не нравится. Ох, сильно не нравится. Живут чисто, не безобразят, без скандала, без разврата, без пьянства… Не матюгаются непрерывно. Какие же это, скажите по-совести, коммунисты?

– Я, Николай Павлович, своих даже внедрил к ним, – сказал Ворович. – Чины ГПУ теперь у них есть в каждой артели. Тоже ничего такого не доносят. И на расспросах народ этот не попадается. Пытались заговаривать с ними о монархии. Мужицкие ответы. Больше о выручке думают. А ребята хорошие. Они и тройки держат. У Аничкова моста, на Фонтанке у Музея, троек по тридцать вечером стоит. Красные командиры катаются на них, кутят по-гусарски с дамочками. И тоже никогда ничего худого не слышно. В кредит возят охотно. Я опять своих подсылал. Про старое заговаривать приказывал. «Нам, – говорят, – старое не известно, мы люди молодые, а новое нам очень даже нравится».

– А все-таки не думаете ли вы, что это могут быть скрытые контрреволюционеры, враги трудового народа?

– Помилуйте, Николай Павлович. Разве могут быть у белых такая выдержка и организация?.. Белый – больше интеллигент. Белый сейчас же все проболтает. А это все крестьяне. Дворянчиков не видать переодетых. Настоящие труженики. Опять же если это организация, то кто ее содержит? Иностранцы? Иностранцы норовят человека на смерть послать и фунт стерлингов ему заплатить, а тут восемь тысяч человек содержать… Где им!

– Восемь тысяч? Однако! – воскликнул Бархатов.

– Восемь тысяч девятьсот семьдесят два, – щегольнул своими познаниями Ворович.

– Это уже девять тысяч.

– Без двадцати восьми человек.

– Но это ужасно…

– Но кто же их содержит, если допустить, что они агенты?

– Эмиграция… – сказал нерешительно Бархатов.

Ворович расхохотался.

– Нет, уже простите. Только не эмиграция. Эмиграция на освобождение России гроша ломаного не даст. Ей не до России. Самоедством занимается. Беднота еще тащит в разные патриотические сборы свои франчики да динары, а богачи дома и виллы покупают. Им такого дела никогда не поднять. Им самое живое дело попади только в руки, мигом утопят.

– Платить могут только крестьяне, – сказал Гашульский. – Содержали же крестьяне партизан.

– Это другое дело. Это на местах может делаться, чтобы не платить налогов. Это плата за анархию, – говорил, пыхая папиросой, Ворович, – но никогда не за монархию. На анархию, на беспорядок, на грабеж, на неповиновение властям мужик всегда даст. И мужик, и купец, и рабочий… Но на порядок, на законность, на какую бы то ни было дисциплину он вам ничего не даст. Вилы в живот – вот его порядок. И опять, если поверить, что все эти извозчики, троечники, шоферы…

– А разве есть и шоферы? – насторожился Бархатов.

– Есть и шоферы, и притом с отличными заграничными машинами. Райселькредсоюз и завод «Большевик» выписали.

– Но, позвольте, я ничего не слыхал о такой выписке! – воскликнул Бархатов. Его даже ударило в жар. Он в волнении встал и начал ходить по комнате.

– Что же вы думаете, что и там «белые свитки»? – насмешливо сказал задетый за живое Ворович.

– Послушайте, Казимир Станиславович. Вы отлично знаете, что нет никакого союза, общества, кооператива, треста, даже просто нет никакого дома, квартиры, семьи, где бы не было коммунистической ячейки, сексота, наблюдения, надзора, сыска и доноса.

– Так я же об этом и говорю, товарищ.

– Но представьте себе, что во все эти ячейки, среди всех этих сексотов, незаметно пролезли под видом коммунистов самые отъявленные контрреволюционеры.