Старые военспецы из «бывших» офицеров здесь смешались с фельдфебелями и унтер-офицерами, выдвинутыми гражданской войной, и разбавились молодежью из рабочих, кончившей военные школы. Однако на все лица успел уже лечь отпечаток военной дисциплины и службы. Командуют ли: «господа офицеры» или «товарищи командиры», тянутся все-таки приходится одинаково, будь то перед Троцким и Уншлихтом или перед Императором Николаем II. Там в случае неисправности грозил выговор, тут расстрел без суда. Вот и вся разница.

Разговоры?..

Обыкновенные, офицерские. Кто постарше – о назначениях, переменах, смещениях и, шепотком, о наказаниях и арестах.

Красные командиры – о смотрах и трудности обломать красноармейца. Кто помоложе – шутки и анекдоты, быть может, погрубее и покруче, без тонкой соли, но зато с солдатским перцем.

Задымили советские «сигареты». Сизые полосы дыма легли под потолком.

В углу два молодых начальника, улыбаясь и оглядывая собрание, запели негромко:

– Будет вам… Еще напророчите, – цыкнул на них старый военспец из унтер-офицеров.

За дверью раздался солидный, сытый, барский баритон, и в зал вошел старший из приглашенных, Семен Петрович Заболотный. Он еще не снял лихо, по-гусарски, примятой в тулье фуражки с цветным околышем и алой звездой вместо кокарды. Загорелое лицо с темными, пушистыми «под Ренненкампфа» усами было гладко побрито, и щеки блестели. Он был генеральски полон и широк. Вокруг талии лежал тонкий, сыромятный, наборный ремешок, подарок осетин Владикавказа, память об освобождении города от добровольцев. Дорогая, тоже дареная, снятая с какого-то «белого», кавказская шапка висела на кожаной, черной в серебре портупее. В свою немецко-русскую форму Заболотный, бывший взводный вахмистр Кавказского драгунского полка, внес особый кавказский, горский и кавалерийский шик. Мундир его был по-старому на белой шелковой подкладке – кавалерийская традиция.

– Товарищи командиры! – скомандовал начальник Борисоглебского Кавалерийского училища, маленький «спец», на лице которого была написана полная готовность угодить.

Разговоры смолкли. Краскомы стали на вытяжку. Кое-кто бросил папиросы на пол.

– Пожалуйста, товарищи, – сказал Заболотный, снимая фуражку…

Он сказал это точно таким голосом и тоном, каким, бывало, говорил: «пожалуйста, господа» их начальник дивизии, князь Б. Он чувствовал себя совсем генералом. Едва не князем…

Сзади него шел начальник штаба Говоровский. Заболотный стал здороваться с командирами.

– Не знаете, товарищи, по какому поводу собрание?

Два-три голоса несмело ответили:

– Не знаем.

– Мы думали, товарищ, вы нам разъясните, – почтительно сгибаясь, сказал начальник Кавалерийской школы. – Я что же, товарищи. Я человек приезжий…

– Не думаете, Семен Петрович, что война? – тихо сказал Федотьев, старый красный военспец из бывших генералов, большой специалист стрелкового дела. – Ворошилов своего добился… А?.. Возможно?

– А что ж, – наигранно весело и громко сказал Заболотный… – Война так война. Енукидзе в Москве мою кавалерию смотрел. Как орали! «Даешь Варшаву?.. Кишинев даешь?.. Париж, Лондон даешь?..» С таким духом набьем кому угодно морды в два счета. Опять поляк к Варшаве драпать будет.

Стрелки на старых бронзовых часах, стоявших на мраморном камине, приближались к шести. Малая, с овальным вырезом, уже уперлась вниз, над черною дырочкой завода. Большая, вся в завитой резьбе рококо, поднялась к двенадцати. Сейчас будут бить.

– Товарищи, – сказал Заболотный, – будем занимать места… Придется нам просто выбрать председателя и обсудить… гм… обсудить… ну… да – он посмотрел на Говоровского.

– Обсудить создавшееся положение, – подсказал Говоровский.

– Вот именно… – обрадованно подтвердил Заболотный. – Обсудить его в общем и целом… Кто чего, значит, имеет заявить…

Чуть слышно чикнув, большая стрелка острым концом коснулась черной черточки над цифрой двенадцать. Мелодично и размеренно серебристым звоном стали бить часы.

Когда они ударили в третий раз, двери широко на обе половины распахнулись, и резкая и уверенная раздалась команда:

– Господа офицеры!

Эта давно не слышанная, запрещенная в Советском Союзе контрреволюционная команда произвела впечатление разорвавшейся бомбы.

Все застыли, кого где застала команда. В зале наступила мертвая тишина. Все головы повернулись к дверям. Лица стали бледны. Заболотный большою волосатой рукою растерянно мял лежавшую на столе фуражку.

Говоровский смотрел так напряженно, что, казалось, глаза его выскочат из орбит. Красные командиры затаили дыхание.

Как желанна была для многих из них эта команда!

За командой раздался серебряный звон «Савельевских» шпор и в зал широкими, быстрыми шагами вошел человек.

Когда потом собравшиеся, а их было тридцать душ, обменивались впечатлениями, то странным показалось, что он всем показался по-разному.

Он вошел один. Тот, кто так уверенно и громко скомандовал «господа офицеры» и кто, вероятно, открыл, а потом закрыл двери, остался вне зала.

Заболотный покраснел так, что бурой стала кожа на голове, покрытой густыми, бобриком подстриженными, седеющими волосами.

При входе незнакомца он ощутил то же самое поднимающее душу чувство, которое испытывал тогда, когда Великий Князь приезжал к ним в Малую Азию под Эрзсрум и смотрел их полки. Свое «я» вдруг куда-то испарилось. Вошедший показался ему очень высоким и красивым. У него были русые, на пробор причесанные волосы и маленькие усы стрелками. Открытое, очень русское лицо, несмотря на бритые щеки и подбородок. Заболотный сразу заметил Георгиевский крест, висевший на груди. Крест приковал его внимание. Крест заворожил его. Правой рукой он продолжал мять на столе фуражку, а левой осторожно скользнул по груди к висевшему на ней старшему ордену Красного Знамени, незаметно захватил его весь своей могучею, широкою ладонью и, сорвав его, опустил в карман. Все это мягкими, так несвойственными ему, кошачьими движениями… Заболотный потом утверждал, что незнакомец был огромного роста и что на его белом кафтане, на плечах были вышиты серебряные погоны – генеральские.

Говоровский, внимательно и спокойно глядевший на незнакомца, отрицал наличие погон на плечах. Ему не запомнился незнакомец таким большим. Скорее среднего роста, может быть, даже ниже среднего. Он тоже заметил Георгиевский крест и Георгиевский темляк на очень богатой кавказской шашке. Говоровский уже прикидывал в уме, сойдется ли он с этим человеком в работе. Решил, что сойдется. У незнакомца были умные, сине-зеленые, цвета разыгравшейся морской волны глаза. С умным всегда можно сговориться. Усачев, начальник школы, запомнил только белый кафтан крестьянского покроя и узкую, перетянутую белым шарфом талию. Он после уверял, что у незнакомца в руках была серебристого курпея папаха. Никто другой папахи на видал. Командир башкирского полка нашел незнакомца седым.