Но тридцатишестичасовой перелет был предпринят не зря. По счастливому стечению обстоятельств в своем гостиничном номере она познакомилась с самой великой индийской матерью Терезой, настоящей святой, и та целиком поддержала взгляды Вины. Была также организована встреча с лидерами индийских феминисток. Эти достойные женщины рассказали ей о готовящейся, по слухам, мистером Санджаем Ганди принудительной стерилизации населения. Вина нанесла упреждающий удар, который должен был на корню пресечь это варварство. «Снова западные технологии и медицина идут рука об руку с угнетением и тиранией, — заявила она на знаменитой пресс-конференции. — Наш долг — не позволить этому человеку покорить утробы индийских женщин». В то время роман Запада с индийским мистицизмом был в самом расцвете, поэтому ее заявление нашло широкую поддержку.

Возвращаясь к личному — к истории любви, которой весь мир готов наслаждаться тысячу и один раз, истории рождения бессмертной группы «VTO»: в конце ее короткого пребывания в Индии (рассказывала Вина) с ней произошло своего рода чудо. Перед тем как отправиться в новый международный аэропорт «Сахр», так как у нее оставалось несколько свободных минут, она включила радио, чтобы поймать «Голос Америки». Вдруг она услышала знакомый голос. «Мое сердце остановилось и одновременно рванулось, как лошадь, которая понесла, — объясняла она, обаятельно противореча самой себе, и продолжала в том же духе: — Я не могла пережить, что песня сейчас закончится, и я не в силах была ждать, пока она кончится и я узнаю, что скажет о ней ди-джей». Песня называлась «Beneath Her Feet», половина одной стороны пластинки (на обороте была запись песни «It Shouldn't Be This Way», вытягивавшая диск на первое место в хит-параде). Группа называлась «Ритм-центр», запись студии «Колкис».

«Правда смешно? — за многие годы повторила она тысяче и одному журналисту. — Через столько лет оказалось, что мы записывались в одной студии. Думаю, мы оба должны быть по гроб благодарны мистеру Юлу Сингху».

Персис жаловалась, что Ормус изъял ее из своих воспоминаний; я мог бы сказать, что Вина так же поступила со мною. Но была и разница. Действительно, я не мог излечиться от Вины, так же как Персис — от своего чувства к Ормусу, Но Ормус забыл Персис Каламанджа, в то время как Вина, что бы она ни говорила и о чем бы ни умалчивала, все время возвращалась ко мне. Я был ее любимой занозой; она не могла выдрать меня из своей кожи.

Возможно, она действительно услышала Ормуса по радио. Я готов в это поверить: какого черта, я тоже люблю сказки. Она услышала, как он поет о любви к ней, услышала его голос, обращавшийся к ней с другого конца света, и почувствовала, как стягивается петля времени. Почувствовала, что возвращается на десятилетие назад, приближаясь снова к тому перекрестку, на котором уже побывала; или, подобно поезду, — к знакомой стрелке. В прошлый раз она выбрала один путь. На этот раз она сменит колею и окажется в другом будущем, от которого некогда по глупости отказалась. Представьте себе Вину в отеле «Тадж»: она смотрит на бомбейскую гавань и слушает песню своего возлюбленного. Она снова выглядит на шестнадцать лет. Она зачарована музыкой. И на этот раз выбирает любовь.

А теперь настало время спеть последнюю в моей жизни песнь Индии — ибо мне предстоит покинуть родные края навсегда. Ирония судьбы, над которой впору покачать головой или горестно усмехнуться: связь со страной моего рождения оборвалась в тот момент, когда я глубже всего ощутил свою близость, познал свое кровное родство с нею. Что бы ни говорила Персис, годы, проведенные с фотоаппаратом в руках, открыли мне глаза на эту страну, и она навсегда вошла в мое сердце. Я начал с поисков того, что видели в ней мои родители, но очень скоро стал смотреть на нее собственными глазами, создавать собственный ее портрет, свою коллекцию из явленного ею ошеломляющего многообразия и богатства образов. Пережив вначале период странной отчужденности — словно это было не что-то избранное мною, а просто данность, — я, мало-помалу, через объектив фотоаппарата, увидел возможность стать «настоящим» индийцем. Но именно то, что приносило мне наибольшую радость, — мое ремесло фотографа — стало причиной моего изгнания. На некоторое время это вылилось для меня в проблему ценностей; я утратил критерий правильной мысли, правильного поступка. Я больше не знал, где земля, где небо. И то и другое казалось мне одинаково нереальным.

Вы еще не забыли коз Пилу? Они довольно долго были предоставлены самим себе. Теперь мне придется вернуться к этим призрачным животным. Пришло время исполнить свою козлиную песнь.

В то время, когда произошло землетрясение, в воздухе носилось множество странных слухов. Те, что касались миссис Ганди — ее подтасовок во время выборов, за которые аллах-абадский окружной суд запросто мог отстранить ее от должности, — были настолько сенсационными, что полностью поглощали внимание большинства. Уйдет ли премьер-министр в отставку или удержится у власти? Невероятное стало реальностью. За каждым обеденным столом, у каждого колодца, в каждой дхаба, на каждом углу люди спорили о политике. Каждый день появлялись новые слухи. В Бомбее в результате землетрясения уровень всеобщей истерии вырос еще больше. В такой обстановке, следует признать, никому не было дела до коз.

На следующий день после выбившего меня из колеи мимолетного посещения Вины мне позвонила Анита Дхаркар, талантливый молодой редактор из «Илластрэйтед Уикли», время от времени публиковавшего мои снимки и фотоэссе.

— Ну как, хочешь последнюю фишку про Пилу? — осведомилась она. Она знала, как я ненавижу человека, разрушившего брак моих родителей.

Найди своего врага, посоветовал мне Анри Юло. Я знал, кто мой враг. Но до звонка проницательной Аниты не знал, как я могу ему отплатить.

(Должен признаться, что между мною и Анитой кое-что было. Так, случайная связь между коллегами, достаточно, впрочем, серьезная, чтобы заставить меня скрыть замешательство, в котором я пребывал после визита, нанесенного Виной. Мое давнее умение не открывать карты здесь очень пригодилось. Не думаю, чтобы Анита что-нибудь заподозрила.)

— Пилу? А что, земля разверзлась и поглотила его? — спросил я оптимистично. — Или он, как все остальные проходимцы, пытается забраться в потайной карман миссис Г.?

— Что тебе известно о его фермах по разведению коз? — не обращая внимания на мои слова, спросила Анита.

Официально Пилу больше не занимался производством молока, благородно уступив дорогу своим конкурентам из «Эксвайзи». Вместо этого он с большим размахом занялся производством баранины и шерсти. «Почему бы тебе просто не превратить их в мясо и шкуры?» — раздраженно бросила однажды Вина. Именно так он и поступил. Его фермы были рассеяны по всему штату Махараштра и штату Мадхья-Прадеш, от выжженных солнцем равнин в русле реки Годавари до горных отрогов Центральной Индии, от горного хребта Харишандра, плато Аджанта и холмов Эллора до холмов Сирпур и плато Сатмала на востоке и холмов Мирадж около Сангли на юге. Бесстрашный Пилу держал огромные стада вблизи кишащих бандитами горных ущелий Мадхья-Прадеш и Андхра-Прадеш. Он стал одним из самых крупных в стране владельцев скотоводческих хозяйств, чьи высокие гигиенические стандарты производства и контроль за качеством продукции были отмечены национальными премиями и обеспечивали ему, помимо обычных государственных субсидий на приобретение кормов из расчета на каждую единицу поголовья животных, существенные налоговые льготы и гранты, предусмотренные для таких прогрессивных сельских предпринимателей.