действия. «Изменить или заменить себя значительно менее доступно, чем изменить или заменить другое действующее лицо, – писал Дэнни. – Мир, в котором у меня есть новый набор отличительных черт, слишком далек от мира, в котором я живу. У меня есть некоторая свобода, но я не волен быть кем-то другим».

Самое общее правило отмены относилось ко всему неожиданному и необычному. Немолодой банкир каждый день ездит на работу по одному и тому же маршруту. Однажды он выбирает другой путь – и гибнет, когда в его машину врезается пикап, водитель которого под воздействием наркотиков проскочил на красный свет. Когда люди думали об отмене трагедии, их мысли всегда склонялись к маршруту, который выбрал банкир. Если бы только он поехал обычным путем!.. Представить, что он поехал обычной дорогой и погиб точно таким же образом на другом светофоре, они не могли. Дистанция между обычным порядком вещей и трагедией человеческому сознанию казалось больше, чем между обычным и новым маршрутом поездки.

Отменяя некоторые события, разум, как правило, удалял все, что считал необычным или неожиданным. Вроде бы проще оставить человека в живых, изменив его время. Если бы он или наркоман ехали всего на несколько секунд быстрее или медленнее в любой момент их трагической поездки, они бы не столкнулись. Но при отмене аварии люди не думали о таком – им было проще отменить необычную часть истории.

«Вы можете развлечь себя, мысленно отменив Гитлера, – писал Дэнни, напоминая Амосу недавний рассказ о том, как Гитлер добился успеха в своей первоначальной цели стать художником в Вене. – Теперь представим себе другие контрфакты. До зачатия имелись неплохие шансы, что Адольф Гитлер будет женщиной. Вероятность того, что он стал бы успешным художником, пожалуй, не столь высока. Почему же один из этих подходов к отмене Гитлера кажется нам вполне приемлемым, а второй – шокирующим?»

Работа воображения напоминала Дэнни бег на лыжах по пересеченной местности, который он попытался и не смог освоить в Ванкувере. Он дважды брал курсы для начинающих и понял, что гораздо больше усилий требуется, чтобы подняться по склону, чем съехать вниз. Разум, занятый отменой, тоже предпочитал ехать вниз. Дэнни назвал это «правилом склона».

Пока он обдумывал эти идеи, у него появилось новое ощущение – как быстро и далеко он продвинулся без Амоса. В конце своего письма Дэнни написал: «Мне бы здорово помогло, если бы ты потратил пару часов и поделился своими соображениями, прежде чем мы встретимся в следующее воскресенье». Дэнни не помнил, написал ли ему Амос в ответ, возможно, что и нет. Амос вроде бы и интересовался новыми идеями друга, однако почему-то не уделял им достаточного внимания. Дэнни подозревал, что в это время Амос отвлекался на борьбу с весьма не свойственным для него состоянием несчастья.

Оставив Израиль, Амос, как ни странно, не испытывал чувства вины, но очень тосковал по дому. К тому же, официально эмигрировав в Соединенные Штаты, Амос не чувствовал себя американцем. А возможно, проблема заключалась в том, что новые идеи не вызвали такого яркого отклика, как в прежних совместных работах. Раньше они всегда начинались как вызов какой-то существующей, общепринятой теории. Друзья находили недостатки в теориях о поведении человека и создавали другие, более убедительные теории. На этот раз не было никакой общей теории человеческого воображения, которую следовало опровергнуть. Нечего было уничтожать, не из-за чего идти против течения.

Существовала и еще одна проблема – между друзьями вклинилось кардинальное отличие их положений в научном мире. Когда Амос посещал Университет Британской Колумбии в Ванкувере, он понижал свой статус, а Дэнни в Стэнфорде свой поднимал. «Амос выглядел высокомерным, и я чувствовал себя провинциалом», – говорил Дэнни. Однажды вечером во время разговора Амос высказался в том смысле, что в Стэнфорде, в отличие от остальных университетов, все по первому классу. «Конечно, ничего плохого он в виду не имел, – вспоминал Дэнни, – и, наверное, даже пожалел о своих словах, но я помню, как подумал, что его снисходительная жалость ко мне была неизбежной, и это меня ранило».

Однако подавляющим настроением Дэнни было разочарование. Последнее десятилетие он работал в присутствии Амоса. Между моментом, когда кто-то из них что-то придумывал и когда делился с другим, не было дистанции. А потом начиналась магия: некритическое восприятие объединяло их умы. «У меня такое чувство, что я много начинаю, но ничего не могу закончить», – однажды сказал Дэнни Майлзу Шору. Он вернулся к работе в одиночку – и остро ощущал отсутствие мысли, которая могла бы улучшить его собственную. «У меня было огромное количество идей, но рядом не было Амоса, – говорил Дэнни. – И все эти идеи заканчивались пшиком, потому что они не получали тех преимуществ, которые мог вложить в них Амос».

Через несколько месяцев после того, как Дэнни отправил свои заметки Амосу, в апреле 1979-го, они вместе выступали в престижной ежегодной серии лекций Каца – Ньюкома[38], и самым поразительным для Дэнни было то, что пригласили не только Амоса, но и его. Впечатление Дэнни, что Тверски не очень хорошо ориентируется в их новых теориях, подтвердилось, когда тот взял темой своего выступления их совместную работу по фреймингу.

Для Дэнни это стало первой публичной презентацией идей, над которыми он работал последние девять месяцев в одиночку. Идей, которые он назвал «Психологией возможных миров». «Так как мы чувствуем себя среди друзей, – начал он, – мы с Амосом решили выбрать для своего выступления рискованную тему. Тему, которую мы лишь недавно начали изучать и по поводу которой у нас пока гораздо больше энтузиазма, чем знания… Мы будем исследовать роль нереализованных возможностей в нашей эмоциональной реакции на действительность и то, как мы ее понимаем».

Потом он рассказал о правилах отмены. Дэнни создал множество сценок для участников экспериментов – в дополнение к банкиру, в которого врезался наркоман, появились и другие люди, погибшие от сердечного приступа или аварии. Большинство из них он придумал ночами в Ванкувере. Он так часто просыпался, взбудораженный мыслями, что держал возле кровати блокнот. И даже если у Амоса был более острый ум, то выступал лучше Дэнни. Пусть Амос получил львиную долю успеха от их переселения в Америку, это не могло длиться вечно: люди увидят и его вклад.

Публика была в восторге, и, когда Дэнни закончил, никто не спешил уходить. Ученые сбились в кучку и долго стояли вместе. С искренним удивлением в глазах к ним подошел старый наставник Амоса Клайд Кумбс. «Идеи, так много идей, откуда вы их берете?» – спросил он. И Амос ответил: «Мы с Дэнни об