– Утомленный герой, – скорбно уточнил Бембо. – Если мне и дальше придется маршировать так, от меня останется одна тень.

Он опустил взгляд на собственное брюхо – не столь впечатляющее, как у Пезаро, но тень из жандарма все равно выходила весьма внушительная.

– Ты так ноешь, словно уже из жандармерии в армию перешел, – заметил сержант.

– Можно подумать, ты в своей жизни ни на что не ворчал, – огрызнулся Бембо, через стол погрозив пальцем толстяку.

Пезаро прокашлялся и покраснел – возможно, со стыда, но скорей всего потому, что был жирен и дни напролет просиживал в участке: даже кашель был для него непосильной нагрузкой.

– Видел в газете, – продолжал Бембо, – что Зувейза отвесила ункерлантцам очередную оплеуху.

– Эффективность! – со смехом отозвался Пезаро. – Не знаю, сколько еще продержатся эти голозадые головешки, но пока представление не кончилось – посмотреть можно.

– Точно.

Бембо постарался скрыть разочарование. Он надеялся, что Пезаро расскажет больше, чем услыхал сам жандарм от разносчика газет. Может, сержанту тоже не хотелось сегодня тратиться на листок новостей.

– Беда только, – добавил Пезаро, – сегодня утром я по кристаллу слышал, что не мы одни так думаем. Елгава и Валмиера направили поздравления зувейзинскому царю – как бишь его, клятого? – в честь пинка, который тот отвесил конунгу Свеммелю.

– Ничуть не удивляюсь, – ответил Бембо. – Когда Свеммель ударил Фортвегу в тыл, это значило, что нам больше не придется волноваться за наш западный фронт – или хотя бы за наш фортвежский фронт.

– О да! – согласился Пезаро. – Из Ункерланта сосед тоже никудышный. Мы с этими ублюдками воевали больше, чем упомнишь, и я ничуть не удивлюсь, если они готовятся к новому заходу.

– Я тоже не удивлюсь, – ответил Бембо. – Против Альгарве все и всегда плетут заговоры. Это еще во времена Каунианской империи началось.

– Много ты знаешь о Каунианской империи! – оборвал его Пезаро и, прежде чем Бембо успел возмутиться, добавил: – Вот и говори об эффективности – мы сами ничем ункерлантцев не лучше. Когда уже жандармов в ополчение собирают…

– Ты… это… выбери что-то одно, – заметил жандарм. – Пять минут назад ты называл меня героем.

– Вспомнил! Еще вот что по кристаллу передавали, – мирно ответил сержант. – Из лагеря в Фортвеге бежало с дюжину пленников, теперь их ищут по стране. Ну что солдаты знают о том, как стеречь заключенных? Столько же, сколько жандармы знают о войне, вот что! Если уже начальство хочет, чтобы от жандармов была польза державе, вот и послали бы нас стеречь военнопленных, а не на фронт из жезлов палить. Вот это было бы эффективно.

– А неплохая мысль, – поддержал Бембо. Пезаро надулся, точно романист, осыпанный похвалами критиков. – Никогда бы от тебя не ожидал, – добавил жандарм с ехидной усмешкой.

– Весело, – проскрипел Пезаро. – Весело, как два костыля. – Сержант не обижался на насмешки, но лишь до определенной степени. Бембо, очевидно, переступил черту. – Вот тебе еще одна неплохая мысль, – рыкнул сержант, – натягивай мундир и займись делом, вместо того чтобы тут со мной языком трепать.

– Ладно, сержант, ладно! – Бембо умиротворяюще поднял руки. – Иду, уже иду…

– Старый толстый жук, – бормотал он себе под нос, выходя, – да он не узнает настоящего дела, даже если оно перед ним голым пройдет…

Натянув юбку и мундир, Бембо задержался немного в архиве, где Саффа набрасывала портрет какого-то оголодавшего негодяя. Жандарму немедля представилось, как перед ним голой проходит художница – перспектива куда более привлекательная, чем работа. Но, видимо, мысли его тут же отразились на лице, поскольку Саффа огрызнулась:

– Будь любезен, мысли свои похабные оставь!

Уши жандарма запылали. Он бросил яростный взгляд на уголовника, чей образ Саффа переносила на бумагу. Если бы тот сказал хоть слово или просто улыбнулся, Бембо выместил бы на нем весь свой гнев. Но арестант оказался более благоразумен, чем Мартусино, и промолчал, взирая на толстяка бесстрастно. Дважды разочарованный, Бембо, внутренне кипя, направился к своему столу.

Его, как это обычно бывало в жандармерии, ожидала внушительная груда отчетов и бланков. Бембо их проигнорировал. Он мог трудиться старательно, когда на него находила такая блажь, но если его заставляли работать, он, подобно большинству альгарвейцев, платил обидчику бездельем. Вытащив из-под стола исторический романчик, он принялся за чтение.

– Я тебе покажу, что знаю о Каунианской империи, – пробормотал он в адрес Пезаро, хотя и не так громко, чтобы дежурный сержант – или кто-нибудь еще – мог услышать.

«Восстание наемников», – гласили жуткие алые буквы на обложке. «Могучий Зилианте раздувает пожар империи!» – обещал подзаголовок. Чуть ниже потрясал мечом мускулистый альгарвеец, чьи вымытые известью медные кудри торчали, подобно львиной гриве. К его ногам льнула девица-каунианка в чем мать родила. Она вскинула руку, будто собиралась забраться под юбку героя и погладить то, что там обнаружится.

Роман соответствовал обложке. Бембо давно не получал такого удовольствия от чтения.

Каунианский император только что приказал охолостить мужественного Зилианте, но Бембо был уверен, что этого не случится, – слишком много светловолосых дворянок успел раздеть герой. Которая из них спасет его и как? Это жандарм решил для себя выяснить, прежде чем кончится смена.

Краста потягивала вишневую наливку с полынью. В дальнем конце зала наяривал оркестр: труба и аккордеон, волынка и гулкие барабаны. На танцевальной площадке покачивалось и кружилось в такт громовому настойчивому ритму столичное дворянство.

– Вот где стоит находиться, – плотоядно ухмыльнулся ей через столик виконт Вальню. – Даже если альгарвейцы засыплют Приекуле ядрами, «Погреба» им не снести. Мы и так под землей.

Он хихикнул, будто сказал что-то очень смешное.

– Здесь стоит находиться просто потому, что стоит, – ответила Краста, пожав плечами.

Даже если бы «Погреб» находился на вершине Колонны каунианских побед, маркиза была бы его постоянной посетительницей. Сюда приходили все, кто что-то собой представлял или делал вид, что представляет. Те, кто не представлял собой ничего, завидовали издалека. Так был устроен ее мир.

Вальню поднял кружку с темным пивом.

– Приятно, что вы мыслите как всегда ясно. – Язвительность в его голосе оттеняла приязнь, подобно тому, как полынь придавала горечи сладкой наливке в кубке Красты. – Надеюсь, с вашим братом ничего не случилось на западном фронте.

– Когда я получила от него последнее письмо, с ним все было в порядке. – Краста тряхнула головой, разметав бледно-золотистые кудряшки: старинные имперские прически вновь стали последним криком моды. – Но мы слишком много говорим о войне. Я не хочу думать о войне.