На протяжении большей части ХХ века основные христианские церкви Европы мало что делали, чтобы «указывать путь», поскольку рай последовал примеру ада, в XIX веке в значительной степени пропавшему из теологического репертуара. Богословы спорили о предпочтении бессмертной души или воскрешения тела в качестве лучшего христианского подхода к любой будущей человеческой идентичности. Католический богослов Николас Лэш в кратком эссе, как и Швейцер, подчеркивал «вечное» измерение этой жизни[521].

В последние десятилетия ХХ века наблюдается рост интереса к смерти и горю как со стороны религий, так и в секулярном обществе. Важный признак этого роста — публикация в 1997 году книги «Интерпретация смерти: христианская теология и пастырская практика»[522]. Ее редакторами выступили Питер Джапп, священнослужитель реформистской церкви и ведущий историк смерти в Великобритании, и Тони Роджерс, католический священник, которого также интересуют литургические вопросы. Книгу распространяла Межконфессиональная группа церквей по поминальным службам на кладбищах и в крематориях — наиболее официальная британская христианская организация, занимающаяся проблемами смерти. Книга посвящена богословию смерти, проблеме утраты близких и литургической практике, а также отмечает новую озабоченность смертностью в современном британском обществе. Она черпает вдохновение в исторической христианской вере в победу над смертью во Христе, но и исследует, как это можно выразить через литургию и акты поддержки сообщества[523]. Кажется, что смерть снова становится более видимой рамкой для жизни или, по крайней мере, предметом интереса богословов[524].

Физическая смерть в человеческом опыте обладает такой мощной силой, что она широко используется в качестве символа для других культурных событий, особенно когда считается, что одна фаза существования заканчивается и другая приходит на ее место, как, например, происходит в ритуалах инициации. Другие обряды перехода иногда также сравнивают со смертью и возрождением: человек лишается социального статуса и остается отделенным от обычной жизни до того, как вернется в нее уже в новом статусе, как утверждал Арнольд ван Геннеп в своем классическом исследовании «Обряды перехода»[525], опубликованном в 1909 году. О нем говорилось в главе 1. Таким образом, ритуалы инициации, например, могут повествовать о символической смерти мальчика и рождении мужчины или смерти девочки и рождении женщины[526]. Это сравнение часто проводится, но важно задаться вопросом, не заключается ли сила образа не в смерти как некотором негативном итоге, а в том, что он дает надежду на преодоление смерти. Здесь сила метафоры чрезвычайно велика и показывает, как можно использовать язык против реальной смерти, применяя образы смерти к тем динамическим процессам в жизни, которые предполагают ее преодоление.

Даже в случае погребальных обрядов сила метафоры и символа может действовать на многих уровнях. Клиффорд Гирц описал, что похороны на Бали состоят «из множества мелких рутинных хлопот», в которых утопает «в суетливой обрядности… все, что касается важнейших вопросов, на которые наводит смерть»[527]. Имплицитная критика Гирца того, что с помощью этой суеты люди пытаются избежать реальной проблемы смерти, была подвергнута сомнению Барбарой Майерхофф, которая задалась вопросом, «на другом, более глубоком уровне, менее словесном, менее когнитивном… понимаем ли мы что-то о нашей собственной смерти при созерцании и проведении ритуалов с мертвым телом»[528]. Я подозреваю, что это замечание справедливо для многих контекстов, где смерть как доминирующий символ влияет на установки людей через более мелкие и более приземленные действия.

Символическая сила смерти

Универсальный опыт встречи со смертью создал мощный образ драматических изменений, принятый многими культурами в качестве символа для множества меньших изменений, происходящих с людьми в течение их жизни. В этом смысле смерть является мощным естественным символом, поэтому, когда культура стремится выразить веру в то, что в жизни и личности человека происходят какие-то серьезные изменения, под рукой оказывается именно образ смерти. Конечно, сейчас мы не говорим о верованиях в загробную жизнь, согласно которым кто-то может умереть в земной жизни и возродиться в новом небесном существовании. Такие взгляды, как мы видели в предыдущих главах, явление обычное. Здесь мы уделяем основное внимание не жизни после смерти, а определенным формам изменений жизни в этом мире. Некоторые из наиболее известных примеров касаются смены идентичности: от детства к взрослой жизни или от базового уровня осознания к новой форме духовного знания; эти сдвиги часто принимают ритуальную форму инициации и могут быть истолкованы с использованием теории обрядов перехода, о которой мы говорили в главе 1.

Здесь мы еще раз вспомним теорию Блоха об отраженном завоевании для интерпретации некоторых важных человеческих практик, которые участники описывают в терминах смерти и возрождения. Ключевой особенностью идеи Блоха является то, что определенные ритуалы достраивают дополнительный уровень смысла и значимости к простому биологическому факту жизни. Мужчины и женщины как будто становятся больше, чем просто людьми, благодаря ритуалам, которые они создают, особенно ритуалам, в которых обычная жизнь, как говорят, умирает, чтобы ее сменил другой, более высокий уровень существования.

Воображение, надежда и выживание

Человеческое воображение как будто использует и стремление к выживанию, и склонность к обнадеживающему оптимизму, чтобы противоречить очевидным жизненным фактам. На первый взгляд, смерть приводит людей к разрушению, однако, вопреки этому холодному факту и перед лицом смерти, большинство человеческих обществ утверждали, что жизнь продолжается в ином мире, в духовном измерении или среди сонма предков. Но смерть преодолевается не только в загробной жизни. В этой жизни обряды также позволяют возвысить человека над царством смерти и разложения. Человек может жить как один из умерших и через контакт с какой-либо высшей силой обладать частью этой силы, что является гарантией того, что обычная жизнь больше не обычна. Слова ритуалов имеют решающее значение для установления всех этих моментов.