большие группы, между которыми охотничий престиж точно воздвиг колоссальный водораздел, мы можем: это мужчины и женщины. Мужчина обрёл величие, а женщина сникла в его тени.

С установлением Великой Охоты возникает чёткое разделение между деятельностью мужчин и деятельностью женщин. Если вторые, как и самки всех приматов, занимаются детьми, собирают плоды и травы, а порой добывают мелкую дичь, то мужчины же отныне — сугубо охотники. Причём не на мелкую дичь, как женщины, а именно на крупную, на мегафауну, на этих страшных и могучих исполинов. Иначе говоря, с Великой Охотой рождается гендер — совокупность особых характеристик, в рамках данной культуры приписываемых конкретному полу. Характеристики, отныне приписываемые мужчинам, содержат элементы силы и смелости, доминирования и величия.

Выше уже упоминался хорошо изученный в антропологии факт, что мужская охота приносит куда меньше пропитания, чем женское собирательство. Но пока учёные по всему миру ломают головы и строят сложные концепции, пытаясь объяснить, почему мужчины тогда вообще продолжают охотиться, некоторые исследователи высказывают ту мысль, которая лежит на поверхности: "Несмотря на то, что собираемая женщинами часть съестного значительно превосходит то, что могут добыть на охоте лучники-мужчины, все бушмены в первую очередь считают себя не бортниками-вегетарианцами, а охотниками-мясоедами. При этом их не устраивает, например, возможность убивать в год примерно 25 миллионов долгоногов — шустрых зверьков, напоминающих среднеазиатских тушканчиков, мясо которых служит главным источником белков для нескотоводческих племён этого района. Практически вся жизнь мужской части бушменского общества всегда была связана с "чи го" — или "большой охотой" на крупную дичь. Выследить и подстрелить "коровью антилопу" кон-гони, зебру или орикса — это своего рода праздник для бушменских мужчин, лучшее доказательство их превосходства над женщинами, Потребление орехов и корешков, собираемых женщинами, мужчины рассматривают лишь как способ поддержания существования, в то время как мясо "даст возможность жить по-настоящему" (Кулик, 1996). Охота на крупную дичь была и остаётся главным идеологическим способом подтверждения мужского господства над женщинами, превосходства первых над вторыми. Так обстоит по всему миру, так обстоит и у бушменов, которых мы так любим называть "эгалитарными".

Учёные тонко подмечают, что женщинам не запрещена охота как таковая — им запрещено пользование оружием (Speth, p. 159). Оружие — мужское. Этот запрет выливается в распространённые по всему миру охотничьи табу для женщины (см. дальше). Всё это чётко и однозначно указывает на исключительно идеологическую подоплёку полового разделения труда — никакая "биология" к этому не располагает.

Но если мужчина охотится, то что же делает женщина? Нет, не просто рожает детей и "следит за очагом", как часто принято говорить. Нет, отныне женщина делает вообще всё остальное. Но к этому вопросу мы ещё вернёмся.

Когда возникает чёткое разделение труда, со временем возникает и негласное требование соответствовать этому разделению. Тот самый случай, когда из-за специфики человеческого мышления описание превращается в предписание: раз все мужчины охотятся, то мужчина — должен охотиться. С распространением охоты на мегафауну каждый рождённый мальчик невольно впитывал эти поведенческие нормы, вбирал в себя в качестве жизненных ориентиров, отступать от которых даже не было мысли.

Началу охоты предшествовали ритуалы, окончание её также сопровождалось ритуалами и празднествами. Мужчины-герои торжественно уходят, мужчины-герои торжественно возвращаются. Как астронавты на мысе Канаверал… Ну а после закатывают небывалый пир. Убивая исполинов, Мужчина становился исполином сам. В лучах славы возникал и разрастался ореол Великого Охотника — Мужчины. Это только на первый взгляд кажется, что охотник просто добывает пищу, просто вносит свой вклад в пропитание, но это не так, охотника всегда и везде сопровождает полумистический ореол, налёт некоего могущества. Этнографы отмечают, что даже у тех народов, которые недавно перешли к земледелию, фигура охотника стоит особняком ото всех других мужчин. К примеру, у африканцев бамбара, всего 2 % мужчин продолжили заниматься охотой, но при этом остальное население воспринимает их как "в какой-то мере людей из "потусторонья". Это вызывает, с одной стороны, непонимание, отчуждение, опасение, но и уважение, преклонение, замешанные на страхе и ощущении простыми земледельцами бамбара превосходства охотников над ними, над обыденностью, рутинностью и упрощенной стандартностью их стиля и образа жизни, знаний" (Арсеньев, 2011). Причастность к статусу охотника сама по себе есть знак доблести, отваги и мудрости. Считается даже, что мужчина-охотник обладает некой магической жизненной силой больше, чем мужчина-земледелец. "Охотник не только одеждой, походкой, манерой говорить, но и психологическим складом отличается от основной массы земледельцев. Он — зримо обозначенная "элита". Он — авторитет. Впрочем, этот авторитет должен постоянно подтверждаться "охотничьими подвигами" (там же).

Разумеется, чем на более крупной дичи специализируется охотник, тем выше его статус (Арсеньев, 1991a, с. 82, 96). Причём такой охотник "высшей категории" наделяется народным сознанием почти сакральными чертами — ему приписываются некие тайные знания, умение исцелять и даже прорицать (там же, с. 95). Не исключено, что именно древние охотники были первыми шаманами, колдунами. Таким образом, в традиционном сознании искушённый охотник "превращается в лицо, близкое божеству, или даже в само божество" (с. 123). И такое восприятие не только у африканцев, но некогда даже и у славян, для которых "охотник прежде всего не человек, занимающийся звероловством, но, наряду с другими "знающими", лицо, которому приписывались магические способности и колдовское знание" (Веселова, 2014). Охотник вызывает трепет у обычного человека, но больше всего — у женщины. Как говорят сами африканцы бамбара, "женщины особенно боятся охотников" (Арсеньев, 1991a, с. 91).

Так если образ охотника воспринимается столь величественно даже в современных условиях, когда охоты на мегафауну давно уже нет, то как он мог восприниматься тогда, когда охотники эффектно уничтожали целые стада исполинов? Конечно, тогда Охотник мыслился полубогом. Поэтому в те времена (а где-то во многом и сейчас) целью охоты была не столько добыча пропитания, сколько престижа. Мужского престижа.

Великая Охота длилась сотни тысяч лет. В эти цифры необходимо вдуматься: речь не о двух-трёх столетиях, не о двух-трёх тысячелетиях и даже не о 20–30 тысячах лет — речь о нескольких сотнях тысяч лет. Возможно, даже о миллионе лет. Это значит, что всё это время образ жизни древнего человека никак не менялся (Stiner, 2013), и формирующиеся вокруг Великой Охоты нормы ложились в основание новой культуры, они просто обязаны были пронизать её насквозь, так как были её несущими сваями, над которыми надстраивалось всё остальное. Концепция Великого Охотника не внедрялась в культуру, она стала самой культурой — мужской культурой, патриархатной.

Флёром Великого Охотника пронизан каждый культурный элемент. Он здравствует и поныне, хотя ситуация уже несколько десятков тысячелетий как в корне