и лишить удачи. Из этого страха папуасы отнимают мальчиков у матерей и в течение нескольких дней истязают до крови, веря, что с этой кровью выходит и некая вредоносная женская субстанция, передавшаяся мальчику от матери. После этого ребятам ещё долгое время запрещено говорить с матерью, касаться и даже смотреть на неё. Именно это и является одной из целей посвящения в мужчины: жестоко разорвать любящие материнские объятия (Бадентэр, с. 119). Страдания, переживаемые мальчиками в этот период, просто колоссальны, но им нельзя плакать или как-то ещё показать наличие этих страданий. Они должны доблестно всё выдержать, чтобы стать "настоящим мужчиной". Мужчины отнимают сыновей от матери не только у новогвинейских папуасов, но и у австралийцев: под покровом ночи они врываются в хижину и силой вытаскивают напуганного ребёнка (Рафси, 1978), чтобы в течение нескольких дней или недель заставлять его проходить мучительные испытания. Ровно это же происходит и в Африке: "ранним утром старейшины внезапно врывались в дома и силой несли детей к татуировщику. Тот на каждом плече юноши делал по три надреза длиной до 30 сантиметров, покрывал бесчисленными шрамами его лицо" (Иорданский, 1982, с. 252). У других народов "каждого подростка несколько раз били тяжёлой дубиной по спине или груди. Испытуемый не должен был показать ни тени боли, иначе на всю жизнь за ним потянулась бы позорная слава труса. И чем дольше на теле оставались следы побоев, чем ужаснее они выглядели, тем выше был авторитет мужчины" (Асоян, 1987). Всё это говорит о глубокой древности такой традиции, уходящей корнями именно в период до выхода sapiens'а из Африки. Также интересно то совпадение, что как в Австралии, так и в Африке изъятые из семьи мальчики в период инициации обучаются особому тайному языку, на котором обязаны говорить какое-то время (там же, с. 251; Рафси, 1978).

Эта идея, что материнское влияние портит сына, мешая ему стать полноценным мужчиной, распространено во многих культурах мира, даже в современных странах Запада (с. 118). "Маменькин сынок" — удивительно, но это оскорбление. Совпадение в этом плане или нет, но первое упоминание понятия «свобода», известное в человеческом языке, шумерское слово amarga, буквально означает "возвращение к матери" (Грэбер, 2014, с. 162).

С нашей точки зрения парадоксально, но папуасы, отняв сына у матери и выгнав из него вредоносную "женскую субстанцию", затем подвергают его процедуре наполнения "мужской субстанцией" — отныне в течение нескольких лет (10–15) мальчик должен отсасывать сперму старших мужчин и питаться ею (Панов, 2009, с. 246). Так он наполняет себя мужским началом и становится "настоящим мужчиной". Сходным образом поступают и в некоторых африканских племенах, где старшие мужчины надрезают себе руку и дают подросткам пить свою кровь (Бадентэр, с. 134).

Поскольку Мужчина должен быть создан определёнными действиями и образом жизни, то очевидно, что Мужчина — это культурный конструкт (Гилмор, 2005, с. 236), изобретённая однажды в древности культовая фигура нашего общества. В психологии прекрасно известно о стрессах, которым подвержены мужчины, живущие в обществе, где от них постоянно требуется подтверждать свою мужественность. Для описания данного феномена даже введён термин "токсичная маскулинность": мужчины, наиболее рьяно придерживающиеся традиционных взглядов на мужественность, чаще страдают от одиночества и отличаются низким уровнем социализации (Campos-Castillo et al., 2020). Необходимость постоянно демонстрировать компетентность, решимость и силу часто оказывается просто маской, какую обладатель Y-хромосомы вынужден носить 24 часа в сутки 365 дней в году. Но в те моменты, "когда маска падает, перед вами предстаёт дрожащий ребёнок" (Бадентэр, с. 217).

"Значительной частью жизни мужчин управляет страх. Для мужчины признать, что в его жизни присутствует страх, — значит рискнуть перестать ощущать себя мужчиной и ждать, когда его начнут стыдить окружающие" (Холлис, 2005).

"Мужчина представляет собой рукотворный продукт, отличающийся от творения природы, и как таковой он постоянно подвергается риску быть признанным продуктом с изъяном, подобно браку производства, с дефектом в мужском оснащении. Короче, мужчина может оказаться несостоявшимся" (Бадентэр, с. 13). По сути, Мужчина — единственный искусственный гендер. Женщина же оставалась такой, какой была от природы. Тот факт, что у многих народов мира именно мужчина ассоциирован с культурой, а женщина — с природой, широко известен в антропологии (Ortner, 1974). "Во многих обществах между оппозициями "природа — культура" и "женщина — мужчина" ставится знак равенства" (Леви-Строс, 2016, с. 90). То есть "искусственность" Мужчины осознавалась ещё в глубокой древности.

Интересны в этом плане мысли учёных о традиции некоторых народов совершать над ребёнком определённого возраста обряд первого пострига: хоть возраст ребёнка здесь и варьирует, но важен тот момент, что волосы обрезали только мальчикам, тогда как девочкам просто заплетали первую косу (Байбурин, 1993, с. 60). В чём смысл такого обряда и чем обусловлено такое половое разделение? А дело в том, что в старину считалось, что человек отличается от прочих животных главным образом наличием языка и отсутствием шерсти, а волосы в этой схеме оказывались этаким промежуточным явлением. "Волосы — это то, что объединяет людей и животных и нарушает симметрию распределения признаков. обрезание волос можно, видимо, рассматривать как искусственное "выравнивание парадигмы". Обрезание волос […] в конечном счете определяет статус человека. Вместе с тем обрезание волос является очередной операцией по "созданию" человека. Отрезанные волосы символизируют его прежнее, "докультурное" состояние" (там же, с. 58). Получается, обрезание волос только у мальчиков точно так же означает только их переход от "животного" состояния в культурное, а девочки же никуда не переходят, они там и остаются, в мире животных, в "природном" состоянии. Примечательно, что на Украине в момент обряда постригания мальчика и заплетания косы девочке даже приговаривали "хлопчика на чоловiчу стать, а дiвчинку на жиноцьку" (с. 59), то есть из мальчика делали человека, а из девочки — женщину. Это вновь поднимает известную тему о совпадении во многих языках значений "мужчина" и "человек", что снова отсылает к мысли, что человеком в древности и считался только мужчина, женщина же мыслилась по-прежнему представителем животного царства. Возможно, заплетание девичьих волос в косу также символизировало определённое взятие женской природы под контроль (Левинтон, 1991). Последующее вступление в брак было плотно сопряжено с широко распространённой женской обязанностью носить какой-либо головной убор, скрывающий волосы, который также мог символизировать тот самый культурный контроль за её "животной" природой. При этом головной убор оказывался как бы и символом самого мужа, нависающего над женой, главенствующего над ней. Негативный эмоциональный оттенок термина "опростоволоситься", исходно означавший именно отсутствие головного убора, когда он положен, оказался так силён, что