точки зрения период 1980-х годов будет отмечен интенсивным снижением или потерей смысла нескольких «старых» конфликтов, которыми питалась общественная жизнь долгое время. Наступает эпоха заката интеллектуалов, господство «видеосферы» (Р. Дебре), медийного пространства. Переход социалистического правительства П. Моруа к «политике суровости» в 1982–1983 гг. символически означал признание законов рыночной экономики, равно как и «школьный кризис» 1984 г. имел следствием уход «школьного вопроса» в традиционном понимании из дискуссий между правыми и левыми (хотя отдельные его аспекты продолжали будоражить общественное мнение). Наступление «республиканского консенсуса» привело к появлению нечто вроде совместного и неотчуждаемого достояния левых и правых. Франция постепенно стерла свои принципиальные линии раскола, чему начало положила жискаровская идея управления из центра. В то же время неспособность государства решить проблемы занятости и избежать «социального исключения» стала источником кризиса политического доверия[618].

В конце XX века три поворота могут служить временными ориентирами. «Первый пролегает в 1981–1983 гг., когда левые со своими ценностями приходят к власти, затем утрачивают ее почти сразу в течение двух президентств Франсуа Миттерана, разделенных двумя сосуществованиями с правыми. Второй охватывает период 1989–1992 годов, с празднованием французами двухсотлетия своей революции, падением Берлинской стены, которое легитимирует крах коммунизма на Востоке и мельком дает возможность увидеть единый мировой рынок, робким «да» Европе Маастрихта. Наконец, можно предположить, что 1997 год с неожиданным возвращением левых, подъемом дискуссий и надеждой на экономический подъем, станет отметкой другого времени», – пишут французские историки Ж.-П. Риу и Ж.-Ф. Сиринелли[619].

Во Франции, затронутой непрерывными изменениями в экономике и зажатой в своей социальной структуре, беспомощность правого или левого правительства решить актуальные проблемы надолго ослабляла оба фланга, вызывало нечто вроде разочарования избирателей в их программах. В итоге, по сравнению с фронтальным столкновением 1981 г. чередование у власти, начиная с 1986 г., не гарантирует твердой поддержки общественного мнения. «Политическое дерегулирование», по словам Ж.-Ф. Сиринелли, к тому же осложнилось развитием экстремизма. Не случайно в 1980-е годы широко обсуждается тема «французской исключительности» или «культурной исключительности», занимает центральное место вопрос национальной идентичности (на фоне процессов американизации европейской культуры и формирования феномена «мир-культуры» – гибридного продукта городской цивилизации и «планетарной деревни», начала эпохи массовой иммиграции)[620]. Начавшись в сугубо культурной или интеллектуальной среде, эти процессы вскоре приходят в политику.

Перемены в политической сфере соседствуют с изменениями в ментальной, особенно в области религии. Ж.-Ф. Сиринелли отметил «глубокую модификацию норм и ценностей», произошедшую в 1980-е годы: изменение поведений и чувствования (sensibilite) перед лицом требований времени, ритма жизни общества, рождения, смерти, сексуальности, труда, брака[621]. Ослабляется роль религии как нормативного регулятора моральных представлений и поведения личности, завершается секуляризация массового сознания. Чувствительный удар по прежней системе ценностей нанесли перемены в области сексуальных и семейных отношений. Свободное сексуальное поведение стало своего рода социальной нормой. Но на этом фоне прослеживается стабильность отношения французов к приоритетной роли семьи в системе жизненных ценностей (95 % опрошенных в середине 1980-х годов). Но в рамках «новой» семьи существенно меняется распределение семейных ролей. Сдвиги в семейных отношениях тесно связаны с изменением представления о роли женщины (приток их на рынок труда, эмансипация)[622].

Эволюция в социальной жизни затронула даже те слои населения, которые некогда считались оплотом консерватизма, ударив прежде всего по религиозным и традиционным представлениям о внутренней структуре обществе. Консервативная часть общества оставалась встревоженной столь стремительной эволюцией, не в силах ей воспрепятствовать. Традиционная роль женщины в семье и обществе, некоторое оправдание естественных неравенств, роль школы в формировании личности и воспитании («школа должна дать прежде всего чувство дисциплины и усилия»), опасения по поводу массовой иммиграции, протесты против падения нравов и т. п. – все это стало почвой для консервативных движений. Но даже церковь в эти годы признает «позитивные характер рынка и предпринимательства», хотя и настаивает на их ориентации к «общему благу». Даже слово «капитализм» более негативно воспринимается неверующими (62 %), чем практикующими католиками (44 %). Конкретные предпочтения зависят от уровня интеграции в католицизм йот социализации (69 % практикующих католиков происходили из семей, в которых мать или отец были правыми). Но в целом, они остаются чувствительными к проблемам частной школы и синдикализма, безработице, социальной защиты, подпольной иммиграции, модернизации страны, социального неравенства и европейской интеграции[623].

Широта дехристианизации, начавшейся в предшествующие десятилетия, была символом углубления кризиса церкви, что показывают многочисленные опросы. Они дают немного различающиеся цифры, но все показывают одну и ту же тенденцию. К середине 1980-х гг. сокращается до 79 % доля французов, считавших себя католиками. Среди них 53 % нерегулярно выполняли церковные обряды, лишь 37 % посещали мессу каждое воскресенье. Опрос, проведенный в сентябре 1986 г., дает 80 % французов, причисляющих себя к католикам. Но процент регулярно практикующих католиков неумолимо снижается: с 24 % в 1965 г. до 11 % в 1986 г. К весне 1994 г. процент католиков снизится до 67 % при росте числа «без религии» с 15,5 % в 1986 г. до 23 % в 1994 г.[624] К середине 1980-х годов политико-религиозная карта Франции утрачивает свое значение. Отчасти это было следствием секуляризации и массового ухода жителей из деревень в города, но также и господства городского уклада (в том числе и в деревне), постепенного разрушения традиционалистской почвы (укоренение католической и антиклерикальной культур), общего роста мобильности населения. Между тем политические предпочтения католиков не сильно поменялись. Если в 1966 г. 88 % католиков, регулярно посещавших мессу, поддерживали правые партии, то в 1986 г. их процент изменился не сильно – 86 %. Но политический выбор католиков стал более гибким, неоднозначным, потенциально открытым влево[625]. Электорат стал более мобильным, изменчивым, что в наибольшей мере ощутили центристские партии. «Самой удивительной чертой, – пишет Ж. Превота, – является постепенный переход к левым меньшинства католических избирателей: если мы обратимся к опросам, реализованным в течение тридцати лет, то этот отход католиков от правых затрагивает главным образом нерегулярно практикующих людей. В декабре 1965 г., дате первых президентских выборов всеобщим голосованием, 55 % регулярно практикующих избирателей высказываются за генерала де Голля и только 7 % за Франсуа Миттерана. Перемещение католических голосов клевым усиливается во время президентских выборов 1974 г., выигранных с небольшим разрывом Валери Жискар д’Эстеном. Оно снова эволюционирует накануне парламентских выборов 1978 г.: опрос декабря 1977 г., осуществленный на основе выборки ста регулярно практикующих католиков, объявляет о 74 % голосов в пользу правых и 23 % в пользу левых. Эта эволюция проявляется во время президентских выборов 1988 г. (28 %)». Между парламентскими выборами 1986 г. и 1997 г. правое большинство (ОПР-СФД) теряет двенадцать пунктов (от 54 % к 42 %) среди избирателей-католиков. Это снижение больше благоприятствует Национальному фронту, намерение голосовать за который у католиков растет с 8 % в 1986 г. до 17 % в 1997 г.,