Тем не менее вы не прочь посудачить, когда думаете, что я вас не вижу.

Капитан пристальным взглядом обвел шканцы.

— А вы, мистер Хорнблауэр, — произнес он, — не сочли нужным доложить мне об этой сходке. Тоже мне вахтенный офицер! Конечно, и мистер Уэллард здесь. Этого следовало ожидать. Боюсь, мистер Уэллард, у вас будут неприятности из-за этих джентльменов. Плоховато вы следили, чтобы их никто не заметил. Вы в очень неприятном положении, мистер Уэллард. У вас нет на корабле ни единого друга, кроме дочки артиллериста, которую вам вскоре предстоит целовать.

Капитан высился над шканцами, его взгляд был устремлен на несчастного Уэлларда, который заметно съежился под этим взглядом. Целовать дочку артиллериста означало быть битым на пушке.

— Но у меня будет вдоволь времени разобраться с вами, мистер Уэллард. Сперва лейтенанты, как требует их высокий чин.

Капитан оглядел лейтенантов. Страх и торжество поочередно сменялись на его лице.

— Мистер Хорнблауэр уже несет двухвахтное дежурство, — сказал он. — Вследствие этого вы наслаждались бездельем, а леность, как известно, мать всех пороков. Мистер Бакленд не стоит на вахте. Могущественный и честолюбивый первый лейтенант…

— Сэр… — начал Бакленд и тут же прикусил язык.

Слово «честолюбивый», без сомнения, означало, что он помышлял захватить власть на корабле, однако трибунал не усмотрит такого смысла. Само собой, каждый офицер честолюбив, и сказать ему это — не оскорбление.

— Сэр! — передразнил капитан. — Сэр! Так у вас хватает ума — или хитрости — придерживать язык. Но вы не уйдете от расплаты за ваши дела. Мистер Хорнблауэр может оставаться на двухвахтном дежурстве. Но эти два джентльмена будут докладываться вам при каждой смене вахт, а также в две, в четыре и в шесть склянок каждой вахты. Докладывая, они должны быть одеты по форме, а вы должны выслушивать их полностью проснувшимся. Ясно?

Все трое от изумления лишились дара речи.

— Отвечайте!

— Есть, сэр, — вымолвил Бакленд.

— Есть, сэр, — сказали Робертс и Буш, когда капитан посмотрел на них.

— Попробуйте только позволить себе поблажки в исполнении моего приказа, — произнес капитан. — У меня есть способы проверить, слушаются меня или нет.

— Есть, сэр, — сказал Бакленд.

Приговор капитана обрекал его, Робертса и Буша просыпаться и вставать через каждый час, днем и ночью.

IV

В трюме стояла абсолютная, беспросветная тьма. Ночь над морем была безлунная, под тремя палубами, ниже уровня моря, сквозь дубовую обшивку слышался плеск воды, удары разрезаемых волн, ворчание и жалобы сжимаемой то бортовым, то килевым креном древесины. Буш спускался в темноте с крутого трапа, шаря ногой в поисках опоры. Нащупав ее, он шагнул вниз и оказался меж бочонков с водой. Пискнула и юркнула крыса, но здесь, в трюме, крыс следовало ожидать, и Буш без колебаний двинулся на ощупь к корме. Из темноты перед ним в многоголосом корабельном шуме послышался тихий свист. Буш остановился и зашипел в ответ. Его не смущала вся эта конспирация. Любые предосторожности были нелишни, ибо речь буквально шла о жизни и смерти.

— Буш, — послышался шепот Бакленда.

— Да.

— Остальные здесь.

Десятью минутами раньше, в две склянки ночной вахты, Буш и Робертс по приказу капитана докладывались Бакленду в его каюте. Перемигнуться, сделать знак рукой, пошептаться было делом нескольких секунд — и вот они уже договорились встретиться. Абсолютно невероятно, чтобы лейтенантам королевского судна приходилось вести себя подобным образом из страха перед шпионами и соглядатаями, но это было необходимо. Они двинулись окольными путями и через разные люки. Хорнблауэр, которого Смит сменил на вахте, был уже здесь.

— Мы не должны тут надолго задерживаться, — прошептал Робертс.

Даже по шепоту, даже в темноте, чувствовалось, как он взволнован. Уж это, без сомнения, мятежная сходка, за которую их всех можно повесить.

— Что, если мы объявим его непригодным к командованию? — прошептал Бакленд. — Наденем на него наручники?

— Тогда нам придется действовать быстро и решительно, — сказал Хорнблауэр. — Иначе он позовет матросов, они могут его поддержать. И тогда…

Хорнблауэр мог не продолжать. Все присутствующие мысленно представили себя раскачивающимися на реях.

— Положим, мы будем действовать быстро и решительно, — согласился Бакленд. — Положим, мы наденем на него наручники. Что дальше?

— Тогда мы должны будем идти на Антигуа, — сказал Робертс.

— А там под трибунал, — произнес Буш, впервые заглядывая так далеко вперед.

— Да, — прошептал Бакленд.

В одном слоге слились волнение и отчаяние, безысходность и неверие.

— В том-то и дело, — прошептал Хорнблауэр. — Он даст показания. В суде все будет звучать иначе. Мы были наказаны, двухвахтное дежурство, не получали спиртного. Такое может случиться с каждым. Это не повод для мятежа.

— Но он портит матросов.

— Двойная порция рома. Время поштопать одежду, в суде это будет звучать совершенно нормально. Не наше дело обсуждать методы капитана — так подумает суд.

— Но они его увидят.

— Он хитер. И он не буйнопомешанный. Он может говорить, у него на все найдутся объяснения. Вы его слышали. Он будет красноречив.

— Но он унижал нас перед матросами. Поручил Хоббсу за нами шпионить.

— Лишнее свидетельство того, в какой безвыходной ситуации он находился, окруженный такими преступниками, как мы. Если мы его арестуем, мы будем виновны, пока не докажем обратного. Любой трибунал примет сторону капитана. За мятеж вешают.

Хорнблауэр вложил в свою речь все сомнения, которые Буш чувствовал нутром, но не мог выразить словами.

— Верно, — пробормотал Буш.

— А как же Уэллард? — прошептал Робертс. — Вы слышали, как он кричал в последний раз?

— Он всего-навсего волонтер. Даже не настоящий мичман. Ни друзей. Ни родственников. Что скажут судьи, когда узнают, что капитан приказал раз шесть выпороть мальчишку? Они рассмеются. И мы бы посмеялись, если б не знали. Пойдет ему на пользу, скажут они, как пошло на пользу всем нам.

За этими непреложными словами последовала тишина, которую наконец прервал Бакленд, прошептавший несколько грязных ругательств. Однако они не принесли ему облегчения.

— Он обвинит нас, — прошептал Робертс. — Как только мы встретимся с другими кораблями. Я абсолютно уверен.

— Двадцать два года я служу лейтенантом, — сказал Бакленд. — Теперь он меня погубит. Он погубит всех вас.

Офицеры, которых капитан обвинит перед трибуналом в непочтительном и подрывающем дисциплину поведении, обречены. Все они это знали. Их отчаяние достигло предела. Обвинения, выдвинутые капитаном с его безумной злобой и хитростью, могут привести не только к увольнению со службы — они могут привести к тюрьме и веревке.

— До Антигуа дней десять, — сказал Робертс. — Если ветер останется попутным, а он останется.

— Неизвестно, на Антигуа ли мы идем, — возразил Хорнблауэр. — Это все наши домыслы. Могут пройти недели, даже