Вскоре именно герцогу Альбе предстояло попытаться провести эти меры в жизнь в качестве наместника Филиппа в Нидерландах, но, несмотря на свою последовательную жестокость, он достиг ничуть не больших результатов, чем сама Екатерина у себя в стране. В своих речах Альба также прозрачно намекнул — если королева-мать не может остановить распространение протестантизма в королевстве своего сына, Филипп в состоянии сам разделаться с еретиками, процветающими столь близко от его границ. Екатерина, не терпевшая ультиматумов и угроз, оставалась царственно невозмутимой. Она весьма искусно разъясняла ему причины и преимущества своей политики мирных инициатив, но эти аргументы не достигали сознания твердолобого герцога. Выведенный из себя быстрым умом Екатерины и бурным потоком ее вкрадчивых речей, герцог ретировался, совершенно вымотанный. Королева-мать с необоснованным оптимизмом надеялась, что феерические развлечения, подготовленные ею, смогут смягчить гостей, и тогда беседа будет продолжена.

Среди обменов дарами, балов, турниров и потешных баталий зрелище («spectacle»), устроенное Екатериной на реке Бидассоа, считается знаменитейшим из всех ее эфемерных творений искусства. После пикника на берегу, участники которого были наряжены пастухами и пастушками, Карл взошел на борт баржи, замаскированной под плавучую крепость. Когда остальные гости заняли места на своих богато разукрашенных баржах, откуда ни возьмись, выплыл гигантский искусно изготовленный «кит», который был атакован «рыбаками». Тут же к ним устремилась громадная рукотворная черепаха, на которой стояли, трубя, шесть тритонов. Два морских бога, Нептун и Арион, всплыли на поверхность: их везли колесницы, запряженные морскими коньками и дельфинами. В заключение этого экстравагантного представления три русалки запели обворожительными голосами, прославляя Францию и Испанию. Так Екатерина положила начало эпохе фантастических спектаклей, которыми прославились царившие после нее французские монархи. Один из зрителей писал: «Иностранцам всех наций пришлось тогда признать, что в этих вещах — парадах, бравадах, прославлениях и комплиментах — Франция превзошла всех, и даже самое себя». Екатерина верила, что этими сказочными проявлениями роскоши, мощи и единства ее двора она наконец сможет убедить испанцев, что Франция далека от разрухи и бедствий. Более того, она надеялась, что поездка принесет мир и стабильность стране, которая стала родной для нее.

Истинный исход оказался совершенно иным: испанцев не впечатлила демонстрация французской роскоши, наоборот, они стали еще более недоверчивыми в отношении Мадам Гадюки, чем в начале встречи. Их простая и даже поношенная одежда вызывала насмешки французских придворных, хотя это свидетельствовало не столько об отчаянном положении испанской казны, сколько о своеобразном благородном аскетизме испанских сеньоров. Несмотря на обилие разговоров, королева-мать ничего не пообещала насчет борьбы с еретиками и не приняла Тридентинских декретов. Она по-прежнему намеревалась придерживаться Амбуазского эдикта (известного как «эдикт умиротворения»). Для испанцев встреча с королевой Франции оказалась абсолютно бессмысленной. 2 июля 1565 года Екатерина и ее дети в слезах прощались с Елизаветой. Больше они с ней никогда не виделись.

Для королевы-матери и ее семьи встреча означала, по меньшей мере, радость свидания с Елизаветой. Кроме того, хотя договоренности между двумя державами не последовало, но обе они были не в состоянии начать войну, а потому добрососедские отношения сохранялись и открытого столкновения удалось избежать. Однако кое-что королева-мать упустила из виду: не допустив гугенотов на встречу с испанцами и проводя долгие часы в доверительных беседах с Альбой, которого боялись и ненавидели все протестанты Европы, она дала гугенотам основание считать, что между ней и Альбой был заключен пакт об их ликвидации. Многие годы эти слухи очерняли королеву-мать, особенно после Варфоломеевской ночи, когда гугеноты указывали на встречу в Байонн как на дату и место соглашения, хладнокровно предписывающего их истребление. Политика терпимости и умиротворения, проводимая Екатериной, таким образом, ни к чему не приводила, ибо ни католики, ни протестанты ей более не доверяли.

Что же до предложенных браков между Габсбургами и Валуа, эти идеи не получили со стороны испанцев ни малейшей поддержки. Марго, в любом случае, быстро бы овдовела, выйди она замуж за безумного дона Карлоса, ибо он умер спустя три года, уже совершенно помешанный. У него развилась болезненная любовь к своей доброй мачехе Елизавете, сестре Маргариты, потом он начал выбалтывать государственные тайны направо и налево, потом попытался улизнуть в Германию. Филипп перехватил его, снова заточил, а спустя полгода, в июле 1568 года, наследник умер. Ходили слухи, будто Филипп сам убил его, но это не более чем романтический вымысел. Самое реальное объяснение состоит в том, что инфант умер от пневмонии в результате своей эксцентричной привычки спать голым на огромной глыбе льда, чтобы уберечься от летней жары.

Теперь, когда главная цель путешествия была достигнута, поезд устремился к дому, хотя путь туда был и не близок. Екатерина встретилась с Жанной д'Альбрэ, которой разрешили выехать из Вандома, чтобы приветствовать партию в Нераке (столице герцогства Альбрэ). Здесь Екатерина показала, как плохо она понимает приверженность людей к вере, потребовав, чтобы Жанна оставила протестантизм и приняла католичество. Жанна воспользовалась этой возможностью, чтобы представить своего сына Генриха вождям гугенотов, и он провел много времени с дядюшкой Конде. Оставив сына королевы Наваррской с матерью с условием, что вскоре они обязуются присоединиться ко двору в Блуа, процессия отправилась дальше. Проезд через западную Францию оказался нелегким, ибо король и его семья нередко подвергались насмешкам и даже преследованиям со стороны рассерженных гугенотов. Блез де Монлюк вызвал дополнительно большой отряд солдат для сопровождения королевской семьи через враждебную территорию.

В Жарнаке, неподалеку от города Коньяк, 21 августа Екатерина получила огромное удовольствие, встретившись с Ги Шабо де Жарнаком, человеком, когда-то выигравшим дуэль против Ла Шатеньерэ, протеже Дианы де Пуатье и Генриха III. К ноябрю двор уже был в Анжере, откуда королевская семья поплыла по Луаре, останавливаясь в Туре, Шенонсо и Блуа. 21 декабря 1565 года они достигли Мулена, сердца владений Бурбонов, и остановились в замке, прежде принадлежавшем изменнику-коннетаблю де Бурбону. В завершение грандиозной программы судебных и административных реформ была собрана ассамблея государственных деятелей. Среди собравшихся были племянники Монморанси и большинство членов семейства Гизов. Оба клана не встречались больше года. После того, как Карл официально признал Колиньи не виновным в убийстве герцога, Екатерина, по своему обыкновению, предписала двум вождям, кардиналу Лотарингскому и адмиралу Колиньи, примириться и даже приказала поцеловать друг друга. Что они оба и сделали, правда, никто не может утверждать, насколько искренним был этот поцелуй.

Незадолго до официального открытия ассамблеи, 6 января 1566 года, из Флориды пришли вести об изуверском насилии, чинимом испанскими войсками в Новом Свете. Испанцы вырезали большую часть французских колонистов, которые были в основном протестантами. Французы достигли этой территории первыми и объявили ее своей именем короля, но не учли, что взбешенный Филипп заявил: близ испанских территорий не бывать колониям еретиков! Он выслал 26 тысяч солдат, напавших на шесть сотен мирных поселенцев и четыре роты французских солдат. Большинству поселенцев, мужчинам, женщинам и детям перерезали горло. Лишь горстке удалось спастись. Услышав страшные новости, «ее величество рычала от ярости, подобно львице» по словам испанского посла Алавы. Она заявила, что испанцы — более дикий народ, чем даже неверные турки. Но сверх того королева-мать ничего не могла поделать. Слишком слабая, чтобы требовать от Филиппа репараций, она ограничилась тем, что воздвигла мраморные колонны с именами жертв в Форте Колиньи — единственном сохранившемся французском лагере во Флориде.