Энни молчалива, как и я. Мама старается разрядить обстановку, предлагая еще пирога и мороженого.

Как мы могли предполагать, что вшестером спокойно сядем за стол, откроем бутылку вина, будем болтать и веселиться? Это же невозможно. Дети Боба мне не брат и сестра, они не обязаны меня понимать и прощать. Мне странно даже то, что Энни все еще с нами. Может, причина в том, что ей неловко за реакцию брата или стало жаль мою маму, ведь она так готовилась.

Слава богу, Лидия не может долго молчать. Она рассказывает о своей трудной борьбе с бронхитом, лошадке по имени Сэмми и лучшей подруге Саре.

– Сара умеет делать сальто назад, она занимается гимнастикой, а я пока только вперед. Я покажу тебе, Анна, если хочешь.

Я благодарно улыбаюсь девочке. Хорошо, что она еще маленькая. Знай Лидия, сколько боли я причинила ее матери…

– Очень хочу, – говорю я, откладывая салфетку. – Давай посмотрим, чему ты научилась.

– У вас пять минут, – говорит Энни. – Нам надо ехать.

– Но мне надо попрощаться с дедушкой.

– Давай живо.

Мы с Лидией выходим из кухни, и я слышу за спиной мамин голос:

– Еще кусочек, Энни? И кофе?

– Ты так любишь дедушку? – спрашиваю я, когда мы выходим на веранду.

– Очень, но видела его только два раза. – Лидия надевает желтые шлепки. – Мне всегда хотелось, чтобы у меня был дедушка.

Господи, и у нее я украла Боба. По моей вине и сам Боб был лишен радости общения с внуками. Лидия прекрасно исполняет элемент и возвращается в исходную позицию. Я хлопаю в ладоши и смеюсь, хотя на сердце у меня сейчас совсем другое. Я постоянно думаю о том, скольким людям я испортила жизнь.

– Браво! Тебе надо хорошенько подумать об Олимпийских играх – 2020.

Лидия кашляет и надевает шлепки.

– Спасибо. Вообще-то я хотела создать танцевальную группу. Через два года я уже буду в старших классах. А мама хочет, чтобы я играла в футбол, но я его не люблю.

Я смотрю на милого, беззаботного ребенка с тонкими длинными ногами и намечающейся грудью. Как она прекрасна. Интересно, когда же к нам начинает прилипать все дурное и панцирем закрывает эту первозданную красоту?

– Слушай себя, – говорю я ей, – и это будет правильно. – Я беру ее за руку. – Пойдем, ты попрощаешься с дедушкой.

Боб лежит в кровати на пледе. Розовая кожа блестит, волосы растрепаны, и он похож на ребенка. У меня сжимается сердце. Заслышав кашель Лидии, он открывает глаза.

– Прости, дедушка, – говорит она, забирается на кровать и устраивается рядом.

Он обнимает ее и прижимает к себе, а она льнет к нему всем своим худеньким тельцем.

Я протягиваю Лидии любимую деревянную головоломку Боба и целую ее в щеку. Он переводит взгляд на меня, и я вижу, что он меня узнал. Затем глаза становятся мутными, и он принимается разглядывать головоломку.

– Смотри, – говорит ему Лидия, указывая на кусок самолета. – Это должно быть здесь.

Я поворачиваюсь к двери, чтобы выйти, и вижу на пороге Энни. Она заходит и смотрит на кровать, на лежащего отца и дочь.

Внезапно она мрачнеет и бросается вперед.

– Отойди от него! – кричит она и хватает дочь за руку. – Сколько раз я говорила тебе…

– Энни, – перебиваю ее я, – не волнуйся, я же сказала тебе…

Слова застревают в горле, когда я вижу ее искаженное болью лицо. Она внимательно смотрит прямо мне в глаза. Ты сама пережила это? Сексуальное домогательство?

Нет необходимости произносить это вслух, она читает вопрос в моих глазах. Стоя в другом конце комнаты, я вижу ужас в направленном на меня взгляде и не могу не заметить легкий кивок.

Я лежу в гостевой спальне и смотрю в потолок. Теперь все постепенно обретает смысл. Проблемы Энни в общении с мужчинами, нежелание видеться с отцом – так было еще до моего появления. Она хранила эту тайну всю жизнь, и тут появилась я и вытащила ее на свет. Да еще и принесла извинения. Теперь мне все ясно.

Сердце начинает биться чаще. Меня охватывает чувство облегчения, смешанное со страданием. Все эти годы я была права. Я не сделала неверных выводов. Я могу вернуться в Новый Орлеан и восстановить репутацию! Я могу сказать маме, что никакой ошибки не было! Я отправлю письмо Эр-Джею, нет, я поеду в винодельню и объясню ему, что не была эгоистичным ребенком, разрушившим жизнь его отца.

Но Энни уехала, мне могут не поверить. Ведь доказательств нет. Вдруг я приняла случайное подергивание головы за кивок и подтверждение своей правоты? Я переворачиваюсь и кладу руку на подушку. Не могу же я провести остаток жизни в размышлениях над тем, что же произошло? Это единственный шанс доказать Эр-Джею – и самой себе, – что я не ошибалась.

Я подскакиваю и сажусь в кровати. Да, у меня нет доказательств, но я точно знаю, где их найти.

Полумесяц оставил серебряный след на поверхности озера. Я бегу по склону, и босые ноги скользят по мокрой траве, луч света от фонаря подпрыгивает, как шустрый заяц. Дрожа от нетерпения, я переступаю через борт лодки, подпираю фонарь спасательным жилетом и достаю ящик со снастями.

Маленький ключик не хочет заходить в проржавевшее отверстие. Я даже пытаюсь сорвать скобу, но это бесполезно.

Я поправляю волосы и бессильно вздыхаю. Внезапно на дне я замечаю старую отвертку. Прижав короб коленом, я подсовываю отвертку под скобу и тяну изо всех сил.

– Открывайся же, – бормочу я. Бесполезно.

Я смотрю на ящик и принимаюсь разговаривать с ним, как с живым.

– Что же ты скрываешь? – Ударяю по нему кулаком. – Журналы с девочками? Детское порно? – Шипя от натуги, я пробую еще раз вставить ключ в замок. Удивительно, но на этот раз он входит легко, будто смазан маслом.

Я поднимаю крышку, и в нос ударяет запах плесени и табака. Я беру фонарь, уверенная, что найду то, что и предполагала, но в ящике пусто. Нет даже крючков и грузил, лишь открытая красная пачка «мальборо» и колода карт. Подняв пачку, я замечаю потрепанный пакет из-под сэндвича со струнным замком. Я направляю свет фонаря в нутро ящика и с трудом перевожу дыхание. Пакет плотно закрыт. Что в нем? Наверняка порнографические фотографии из журналов.

У меня начинает кружиться голова, мне кажется, что я могу потерять сознание. Порнография, я в этом уверена. Возможно, даже письменное признание. Это же мое спасение!

Я лихорадочно тереблю пальцами пакет, но внезапно замираю. Слова Дороти доносятся до меня так отчетливо, словно она сидит рядом. «Учись жить с неопределенностью. Неизвестность – душевный комфорт для глупцов».

Я обращаю глаза к пакету и шепчу:

– Нет. Я так устала от двусмысленности.

Я смотрю на серую гладь озера и думаю об Эр-Джее. Этот ящик поможет мне восстановить репутацию. Эр-Джей узнает правду и меня простит. Но он не сможет простить отца. Эта рана никогда не затянется.