Он убеждал Муссолини поговорить с Гитлером как с другом и объяснить ему, что настало время для Италии подумать о себе: «Мы должны выйти из войны в течение двух недель».

Все это очень походило на ультиматум, но дуче начальнику Генштаба ничего не ответил.

22 июля 1943 года король Виктор Эммануил тоже поговорил с Муссолини. Он сказал ему, что «только его личность и стоит на пути к изменению курса страны», но ответа не добился.

Король потом говорил, что у него было впечатление, что он говорит со стенкой.

Герцог де Аквароне, министр двора, сообщил всем, кому надо, что король готов отправить дуче в отставку и заменить его маршалом Бадольо — желательно было создать новое правительство, состоящее из экспертов, технических специалистов вне политики.

Считалось, что отстранение дуче случится 26 июля — это был понедельник, обычный «день доклада главы правительства главе государства».

Генерал Анжело Черика, начальник карабинеров, был предупрежден — его люди должны были сразу взять под контроль телефонный коммутатор Палаццо Венеция и арестовать целый ряд иерархов партии, даже в случае сопротивления фашистской милиции.

В субботу, 24 июля 1943 года, генералы Амброзио и Кастеллано навестили маршала Бадольо и известили его, что король решил назначить его на смену Муссолини. День был выбран не случайно — именно в субботу, в 5.00 часов, должен был собраться Большой фашистский совет, и король знал от Дино Гранди, что Муссолини будет предъявлен «список предложений», подписанный виднейшими членами Совета: Боттаи, Альбини, Федерцо-ни и самим Гранди.

Дуче был почему-то спокоен…

IV

Бенито Муссолини любил щегольнуть знанием авторов, которых он якобы читал, но уж труды Никколо Макиавелли ему и в самом деле были знакомы. Великий флорентинец положил начало исследованиям искусства политики и рассматривал эту область человеческого опыта с холодной беспристрастностью геометра.

В его словаре не было слова «верность», но было слово «целесообразность».

И в бессмертном трактате «Государь» много говорилось о том, что государь должен быть хорошим — если можно, — но обязан быть плохим, если это необходимо:

«Каждый государь желал бы прослыть милосердным, а не жестоким, однако следует остерегаться злоупотребить милосердием. Чезаре Борджа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил тем самым больше милосердия, чем флорентийский народ, который, боясь обвинений в жестокости, позволил разрушить Пистойю. Поэтому государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствует беспорядку»-.

Положение Муссолини в конце июля 1943 года было трудным, но какие-то возможности все-таки имелись. Он мог сместить генерала Амброзио или арестовать несколько человек из числа иерархов фашистской партии — того же Дино Гранди например. Или он мог выехать в расположение дивизии «М» и оставаться там под защитой ее штыков.

Ничего из вышеперечисленного он не сделал, а вместо этого отправился на заседание Большого фашистского совета. Хотя за несколько дней до заседания случился у него разговор с журналистом по имени Оттавио Динале. Тот вдруг взял дуче за руку, обнял и сказал ему: «Благослови вас Господь, Муссолини…»

Обычно высокомерный с окружающими, Муссолини был явно удивлен и тронут, и даже, в свою очередь, призвал благословение Господне на голову Динале.

И тогда журналист рассказал ему, что ходят слухи о заговоре, направленном против дуче. На что Муссолини ответил, что не такова система фашизма, чтобы быть низвергнутой несколькими дюжинами заговорщиков:

«Государство, организованное с полным совершенством, 400 тысяч человек верной долгу и испытанной в сражениях фашистской милиции, 3 миллиона членов партии, массы, которые уважают это могущество, наконец — лидер, непоколебимо стоящий на своем посту, еще более решительный, чем всегда, — нет, не стоит шутить со всем этим».

И Муссолини даже добавил, что факт заговора даже ему на руку, потому что позволит избавиться от тех, кто только и делает, что ставит ему палки в колеса, и никто не сможет упрекнуть дуче в излишней жесткости, ибо он сделает это строго по закону и только в силу необходимости.

Трудно, право же, оценить такую степень самоосле-пления, но Муссолини, по-видимому, действительно верил в то, что он сказал тогда журналисту Динале[146].

Заседание Большого фашистского совета началось по расписанию, 24 июля, в 17 часов дня.

V

Наверное, лучше всех к заседанию подготовился Дино Гранди: перед тем как отправиться в Палаццо Венеция, он исповедался, составил завещание — и прихватил с собой две гранаты.

Двор старого дворца был забит вооруженной фашистской милицией, в здании к тому же было размещено почти две сотни полицейских, но они, понятное дело, в совещании не участвовали. Тех, кто имел голос, было куда меньше — всего 28 человек высших иерархов партии, как один, одетых в черную партийную форму.

При входе Муссолини в зал — он опоздал на пять минут и сделал это, скорее всего, намеренно — все они вскочили на ноги с ритуальным приветствием: «Да здравствует дуче!»

Совещание началось. У нас есть довольно точный протокол того, как оно проходило. Собственно, стенографической записи не велось, но есть подробные изложения происходившего, сделанные несколькими участниками совещания[147].

Как и полагалось, первым говорить начал дуче — и он не замолкал в течение почти двух часов.

Читать сказанное им неловко даже сейчас, по истечении стольких лет. Муссолини сообщил собравшимся, что не хотел брать на себя руководство войной — ему эту роль навязали, и сделал это в первую очередь маршал Бадольо. Но Муссолини все равно не хотел этого делать и взялся разве что из чувства долга и с намерением оставить это тяжкое бремя так рано, как только возможно, — но не мог, потому что штурвал в бурю не бросают.

Что до неудач, то в них виноваты Бадольо, Роммель, Генштаб, войска и еще почему-то сицилийцы, в общем, кто угодно, только не он.

Потому что сам дуче был решителен и проницателен, как никто. И в качестве примера он, в частности, сказал иерархам партии, что остров Пантеллерия велел укрепить он сам и именно там «Британия почувствовала зубы римской волчицы».

На этом поразительном пассаже речи, произнесенной Бенито Муссолини 24 июля 1943 года на заседании Большого фашистского совета, посторонний читатель и через 70 лет испытывает оторопь.

А уж что должны были думать партийные иерархи, знакомые с делом до последних деталей, трудно даже