и крошечной крышей, в которой было полно дыр. Лачуга наклонилась к земле, и в ней было окошко, всего одно, и покосившаяся наклоненная дверь — через нее можно было попасть в эту развалюху. Там и жил старик, это был его дом и вообще все, что у него было, и он целыми днями разговаривал со стенами и никогда не видел другого живого существа, кроме себя самого, и ему никогда никто не был нужен, кроме самого себя. Прошло время, очень много времени. (Y 138, Е 462)

Это самое начало сказки: монашеское жили­ще посреди времени и пространства, где един­ственные товарищи человека — это живые сте­ны. Потом «из-за горизонта, оттуда, где заходи­ло солнце», появляется юноша, который оста­ется жить у старика. Но если его тезка, Бова из идишского романа, учится военному и магиче­скому искусству, наш юный герой принимает идею ожидания и общается с живым прошлым, воплощенным в старике и стенах его хижины. На смертном одре старик предвещает, что, подобно тому как Бова подарил утешение престарелому хозяину, он будет предстоять перед царями и да­рить им утешение. Из других предсказаний ста­новится ясно, что только такой человек, как Бова, может дать миру покой.

У первого из трех царей, которому требуется утешение, есть единственная дочь, ждущая сво­его суженого, того, кто поможет ей в ее горестях «всегда, и он готов будет рискнуть жизнью ради нее в любое время» (Е 467). Смиренного Бову, ко­торый один подходит под описание звездочета, приводят во дворец, где он становится товари­щем царевны — и ее нареченным женихом. Но еще до свадьбы происходит ежегодная охота, ко­торая оказывается моментом швиры.

А потом, когда царь с дочерью и Бовой исчез в чаще леса, и вокруг тропинки, по которой они шли, не было никакого признака человеческого присутствия, не было собак, не слышно собачьего лая, только их собственные гончие и егеря, и они шли от куста к кусту, продирались вперед; их собаки принюхивались длинными и острыми носами, но они тщетно искали и нюхали, а потом бросились вперед и вместе с царем и царскими детьми добрались до само­го сердца леса, и деревья там росли гуще, низкие рядом с высокими, переплетались ветками и стволами, и было тихо, необыкновенно тихо, и никакой шум не вторгался в эту тишину — и вдруг внезапно, из куста возникло живот­ное, напуганный зверь, он встрепенулся и воспрял из своей берлоги и лесного обиталища и ринулся на царя и на его приближенных, и бросился на них и напугал их, и те уже не чаяли спастись, и вдруг он остановился перед ними, не зная, куда повернуться, им некуда было бежать — и внезап­но ловким звериным прыжком он вскочил царевне на грудь в диком броске, и повалил царевну на землю. (Y161, Е 474)

Перед нами созерцательное и драматическое пространства. Чтобы достичь их, нужно оставить позади обычный мир «человеческого» и «чело­веческих знаков» и войти в альтернативную ре­альность через серию когнитивных перемеще­ний: царская охота, когда все чувства обострены, проникает в живой, осязаемо молчащий лес, где будит дремлющего зверя, который, в свою оче­редь, несет разрушение в самом сердце первобыт­ной тишины, обратив свою силу на невинную ца­ревну. Знакомое превращается в чуждое благо­даря аллитерации в речи рассказчика, гипноти­зирующему ритму и плотной образности, кото­рая переключает внимание читателя на неоду­шевленный объект, — в данном случае лес, жи­вущий собственной жизнью. Повторение ключе­вых слов противопоставляет их звучание значе­нию. Эффект этих поэтических приемов состо­ит в остранении настоящих действующих лиц и конкретных деталей, так что они превращают­ся в архетип. Цель описания Дер Нистера состо­ит в создании впечатления очевидной уловки, но столь совершенной, что она отражает все уровни реальности вместе и ни одного из них в отдельно­сти. Одним словом, это авторская трактовка кос­мического цимцума, сжатия, которое приводит к неизбежной швире, хаосу.

Хотя Бова рядом, он не рискует своей жиз­нью, как можно было ожидать. Вместо этого он вместе с царем прицеливается и убивает зверя. Но несчастье уже произошло. Царевна навсег­да впадает в беспамятство. В чем будет состоять истинное испытание мужества Бовы, выясняет­ся в следующем откровении: царевна очнется только тогда, когда соединится браком со своим возлюбленным. «Но тот, кто удостоился ее люб­ви, должен знать, что царевна не очнется сразу, она пролежит в постели долгое время, а ему при­дется скитаться по миру, переносить множество трудностей и преодолевать множество препят­ствий и преград, и наконец, когда он преодолеет все, только тогда он вернется к своей возлюблен­ной, только тогда он вернется к своей желанной» (Y171-172, Е 479)-

Вот, наконец, испытание, достойное необык­новенного таланта и умения Бовы. Бова выхо­дит вперед, совершая первый по-настоящему осо­знанный поступок, и предлагает свою руку* Юн больше не ученик отшельника и не юный това­рищ царевны, он должен действовать как взрос­лый влюбленный. И, как это всегда происходит в аскетическом мире фантазии Дер Нистера, насто­ящее действие требует ожидания, скитаний, от­срочки, очищения, самопожертвования. Сказка занимает свое место в длинном ряду духовных романов, вместе со «Сказкой о потерянной ца­ревне» рабби Нахмана, «Самопожертвованием» Переца и Дибуком Ан-ского.

Эволюция Бовы не мистическая и не этиче­ская, а исключительно психологическая40. После успешного обучения (служение старику) и ини­циации (служение царевне и постепенное про­буждение любви к ней) он должен в одиночестве предаться борьбе с самим собой. Как когда-то старик дал ему возможность прикоснуться к про­шлому, престарелый звездочет в царском двор­це предоставляет возможность прикоснуться к будущему. Напоминая о предсказании старика, звездочет говорит: «Ты будешь предстоять перед царями и дарить им утешение. И знай: каждый царь за свое утешение даст тебе что-то, и от каж­дого царя ты получишь дар» (Y 175, Е 481). А пока звездочет дает Бове волшебный оселок, который станет источником пророчества и ясновидения одновременно.

Третья и последняя роль Бовы — скитаю­щийся визионер — также трехчастна. Если об­ратиться к множеству деталей этого богатого и симметричного сюжета, становится ясно, что каждый из царей олицетворяет одно из качеств Бовы, с которым он должен вступить в борьбу и победить. Водные духи, которых наследник первого царя обнаруживает в царском саду, по­сылают его в мир потрясения, показывая тем­ные стороны бессознательного, скрытые и ар­хаичные воспоминания о прошлом. Бова появ­ляется во сне, который видит царевич, глядя на оселок, «как будто бы перед глазами его ничего не было» (Y 192, Е 490), так сказать, лечит тьму

тьмой. Победив тьму внутри себя, Бова обрета­ет уверенность в себе, уравновешенность и от­ветственность (Y 194, Е 491). Он появляется пе­ред оцепеневшим царевичем и от оселка исхо­дит свечение,