Я вылез из постели, в соседней комнате услышали скрип кровати и выстроились полукругом. Я вошел, увидел склоненные головы, пробурчал:

— Всякая ерунда снилась… зато отыграюсь на вас.

Пока одевали, я успел продумать налоговые льготы для открывателей новых рудников, а также послабления гильдиям плотников и столяров, если работают над госзаказами, с государства много не получишь, нужны добавочные пряники.

Затем я перешел в свой кабинет крупного государственного деятеля, посмотрелся в зеркало, да, в самом деле крупный, сделал себе чашку крепкого кофе и сел за бумаги.

Вскоре дверь распахнулась, вошел сэр Жерар. Дверь он оставил открытой и, придерживая ее одной рукой, с достоинством поклонился.

— Ваша светлость… отец Павел!

Я кивнул, не отрывая взгляда от большого рисунка на листе бумаги во всю столешницу. В распахнутую дверь вошел человек в сутане, поклонился замедленно. Я, не поворачивая в его сторону головы, указал на кресло на той стороне стола.

Он прошел и сел, лишь тогда сэр Жерар вышел и плотно закрыл за собой дверь.

Священник остался сидеть тихий, как мышь, я закончил прорисовывать борт галеона по памяти, выделил жирной чертой жесткие шпангоуты и тогда лишь повернулся к отцу Павлу.

Мне он сразу показался похожим на церковную крысу, и хотя я этих церковных никогда не видел, но представляю именно такими: мелкими, сгорбленными, с бегающими глазками и нервными суетливыми движениями, злобными по самой натуре, когда все вокруг большие и сильные, обижают одним своим видом, преисполненным превосходства и пренебрежения, и в ответ можно лишь быстро укусить и спрятаться в норку.

Или, подумал я, за спину более сильного зверя.

— Отец Павел, — сказал я, — мне вас порекомендовал великий инквизитор отец Дитрих в качестве личного духовника и поверенного в некоторых делах. В миру ваше имя, если не ошибаюсь…

Я сделал намеренную паузу, он подсказал торопливо:

— Фридрих фон Фридрих, ваша светлость!

— Прекрасно звучит, — признал я. — Не буду спрашивать, почему вы сменили гордое рыцарское имя на менее звучное имя создателя христианства, меня интересует совсем другое. Мы многое делаем с запозданием, но не потому, что такие уж черепахи, просто в других делах мы продвинулись очень уж стремительно и далеко.

Он сказал быстро:

— Истинная правда, ваша светлость!

— Отставание кажущееся, — повторил я, — однако и его надо ликвидировать. А то в самом деле как-то не так, королевство уже наше с потрохами, усердно восстанавливаем веру в Христа, а во дворце все еще нет священника…

Он сказал торопливо:

— Вы паладин! Вы и воин, и священник…

— Верно, — согласился я, — я вот такой весь из себя, но сам всю работу не переделаю, я вообще-то ленивый, больше люблю смотреть, как другие работают и вообще трудятся. Нужен кто-то, кто принял бы часть ноши на себя, а лучше — всю, я же скромный, аки овца божья.

— Что я должен делать, ваша светлость?

— Перво-наперво, — ответил я, — нужно часть земель выделить монастырям, освободив их от любых налогов. Пусть изобретают порох или обучают народ грамоте, не заботясь о хлебе насущном.

— На свободных землях?

Я подумал, спросил удивленно:

— А что, в Сен-Мари могут быть свободные?.. Сэр Жерар покажет вам списки репрессированных, чьи земли еще не раздали моим орлам, их и можно изъять… на почти законных основаниях.

Он посмотрел на меня исподлобья.

— Ваша светлость, но это будет недостаточно обоснованно!

— А действия Бога должны быть обоснованны?

Он открыл рот и закрыл, потом наклонил голову.

— Простите, ваша светлость.

— Господь всегда прав, — сказал я внушительно, — хотя мне пока и непонятны Его замыслы… А вам?

Он вздрогнул, перекрестился.

— Господи, избавь меня от таких кощунственных мыслей!

— Вот и хорошо, — сказал я. — Действуйте. Заодно посмотрите, чтобы влияние Церкви усиливаюсь… без перегибов. Во дворце должен витать дух умеренного вольнодумства и фронды. Во-первых, с вольнодумцами общаться приятнее, они всегда дураки и бездельники, во-вторых, можно без помех наблюдать за оппозицией… Отец Павел?

Он поднялся, поклонился торопливо.

— Ваша светлость…

После обеда сэр Жерар заглянул на минутку и сообщил, что в Геннегау из Тараскона вернулся отец Дитрих.

— Отлично, — сказал я обрадованно, — вот уж по кому я скучаю и кого рад видеть просто так, даже без особого дела!

— Послать за ним?

Я покачал головой.

— Нет, однако можно сообщить, что моя светлость будет рада его видеть. Если у него там ничего не горит, то может и заглянуть ко мне. Если захочет.

Он улыбнулся, поклонился и пропал за дверью.

Вечером мы вчетвером: отец Дитрих, барон Альбрехт, сэр Растер и я сидели в моем кабинете за столом, накрытым совсем не картами. Сэр Растер деловито наполнял вином кубки, такое приятное дело не стал доверять слугам, одобрительно поглядывал на горы паштета из гусиной печенки, россыпь коричневых тушек скворцов, зажаренных в оливковом масле, но пришел в восторг, когда внесли огромного гуся, размером с откормленного кабана.

Отец Дитрих молитвенно сложил руки у груди.

— Благословение свое даруй нам через Господа и Иисуса Христа. Аминь.

— Аминь, — сказал я.

— Аминь, — поддержал барон Альбрехт.

Сэр Растер просто кивнул, не в силах выговорить слово, рот уже забит слюной при виде великолепного зажаренного гуся.

Отец Дитрих посмотрел на него с интересом:

— Сын мой, почему вы решили, что мне нужен полный кубок этого, без сомнения, замечательного вина?

Растер сказал многозначительно:

— Иногда человек за вином рассказывает то, что не выдаст ни под какими пытками, А вам есть что скрывать, святой отец?

Отец Дитрих пробормотал:

— Вообще-то инквизитор здесь я…

Сэр Растер сделал вид, что у него от ужаса дрожат руки, поспешно сел.

— Тогда наливайте себе сами.

— Святой отец, — сказал я, — наш новый священник, отец Павел, не слишком ли ревностен в вере и следовании обрядам? У нас таких зовут святошами.

Сэр Растер прогудел:

— Это как?

— Святоша, — объяснил я, — это тот, кто при неверующем короле сам был бы безбожником.

Отец Дитрих отпил вина, прикрыл глаза на миг, то ли отдыхая, то ли смакуя.

— Отец Павел, — сказал он наконец, — верный сын Церкви. Он учит прежде слушать Бога, а уже потом — короля.