Росс покосился на настоятеля. Тот расцвел в благосклонной улыбке.

– Что ж, оставляю вас вдвоем.

Дядя закрыл дверь, и Хантер увидел длинную узкую прихожую с кафельным полом. В дальнем конце ее, метрах в десяти, стояла на обрубке древесного ствола статуэтка Девы Марии. Повыше, на стене, висела икона в золоченой раме, ярко освещенная падающим из окна солнечным светом.

– Я сменил не так уж много монастырей, – заговорил дядя, – но с этим монастырем, Росс, мне очень повезло. Помещения рассчитаны на двести монахов, а сейчас нас здесь всего двадцать три. Так что в моем распоряжении целых два этажа, мастерская и собственный огород. Живу как будто в собственном доме – и без шумных соседей! Заходи же.

На второй этаж вела лестница с каменными ступенями. Тут Росс впервые понял, что его дядя серьезно болен. Он задыхался от любого усилия, и каждый шаг по лестнице давался ему с трудом.

В келье с деревянными полами стояли стол и стул; на столе – лампа, несколько книг, в том числе Библия, и календарь. Незажженный камин, в дальнем углу – ниша, и в ней на стене распятие: должно быть, там дядя молился. В приоткрытую дверь соседнего помещения виднелась бутылка с водой, подвешенная на вбитый в стену крюк, и узкая койка.

– Дядя Ангус, я привез тебе подарок! – сказал Росс, протягивая ему свою сумку.

– Подарок? – переспросил монах, словно припоминая что-то давно забытое. Сумка явно оказалась для него слишком тяжела, и он опустил ее на пол. – Подарок! – повторил он дрожащим, растроганным голосом. – Уже и не помню, когда я в последний раз получал подарки… Спасибо тебе, Росс, мой мальчик. Спасибо.

Неподдельное изумление и благодарность старика глубоко тронули Росса; он ощутил, что глаза наполняются слезами.

– Я подумал… правда, не знаю, можно ли тебе, но…

Монах извлек из сумки, одну за другой, четыре бутылки кларета[12]. Каждую он поднимал и разглядывал на свет; искренняя радость на миг стерла с его лица следы болезни и прожитые годы.

– Красное вино? Из Франции? Сколько лет, сколько лет прошло с тех пор, как я пил что-то, кроме вина причастия… – Покопавшись в сумке, Ангус извлек оттуда еще один предмет. – Штопор! Благослови тебя Господь, ты обо всем подумал!

Росс неловко переминался, не зная, как реагировать на такую бурную радость. Затем он открыл рюкзак, достал оттуда чашу в деревянном ларце, тщательно завернутом в несколько слоев ткани, и пробирку с несколькими каплями мутной жидкости, заткнутую белой пластмассовой пробкой. Все это он поставил на стол.

– Садись, Росс, будь так добр, – пригласил Ангус, с любопытством глядя на необычные предметы. – Прости, мебели у меня здесь немного – не так уж часто я принимаю гостей! Откровенно говоря, – улыбнулся он, – ты первый мой гость и, скорее всего, последний.

– Не надо, я постою, – улыбнулся в ответ Росс.

– Знаешь, Росс, ты мне всегда нравился. Я был уверен, что ты чего-то в жизни достигнешь. Расскажешь, как жил все эти годы? И давай выпьем!

– Нет-нет, дядя, я не буду пить. Это всё тебе.

– Не знаю, позволяют ли это мои обеты – и мой лечебный режим… Надеюсь, Господь простит больного старика за маленькое послабление. – Ангус снова перевел взгляд на бутылки. – Какое искушение! Спасибо тебе, Росс! – Затем открыл деревянный ларец и заглянул внутрь. – А это что? Ты привез мне не только вино, но и чашу для вина?

– Нет, – посерьезнев, ответил Росс, – из этой чаши тебе точно пить не стоит. Да и в пробирке вовсе не те вещества, что ты любил в свое время.

– Так ты и это помнишь? Да, было дело… Наша рок-группа играла на разогреве у «Блэк саббат», ты в курсе?

– Конечно, папа мне все рассказывал. Я очень тобой гордился. Мой дядя-рокер – это было так круто!

Старик улыбнулся; его иссохшее морщинистое лицо сияло счастьем.

– И все же объясни мне, Росс, зачем Бог привел тебя к человеку, который в молодости позорил своих родных, а теперь давно ушел от мира?

Хантер указал на два предмета на столе.

– Дядя Ангус, хочу попросить тебя об очень серьезной услуге. Спрячь эти вещи и сохрани их для меня.

– Они для тебя важны?

– Не только для меня; они важны для всего мира. Для человечества. Не хочу, чтобы они попали в недобрые руки. Множество людей сейчас охотится за ними.

Брат Ангус нахмурился.

– Не расскажешь поподробнее?

– Пожалуй, лучше меня тебе расскажет Бог.

Старик молча подвел Росса к окну и указал наружу. Там, за огородиком, обнесенным стеной, располагалось длинное прямоугольное кладбище с ровными рядами простых деревянных крестов над аккуратно подстриженной травой.

– Скоро, Росс, очень скоро я упокоюсь под таким же крестом. Не знаю, сколько оставил мне Господь на земле… У меня рак – и, к несчастью, очень агрессивный. Он сумел распространиться уже по всем частям моего тела. Это рак-путешественник: я прозвал его Марко Поло.

На этот раз ответная улыбка Росса была не слишком искренней.

– Ты лечишься?

– Нет, лечиться уже бесполезно. Ничего, свою жизнь я прожил. Жалею лишь о том, что на земле у меня осталось незаконченное дело. Впрочем, верю, что Господь все же позволит мне его завершить.

– Дядя, мне очень жаль…

– Не жалей, мой мальчик. Я только имею в виду, что, быть может, не слишком подхожу на роль хранителя сокровищ.

– Подходишь. Видишь ли, дядя, я тоже не уверен, что долго проживу. Но, в отличие от меня, ты наверняка найдешь для этих предметов надежное укрытие.

– Ты болен, Росс? Выглядишь ты вполне здоровым.

– Нет, не болен. И все же я в опасности. В очень большой опасности.

– Вот как? Расскажи.

– Не знаю… не хочу подвергать опасности и тебя. Тебе и так сейчас несладко…

– Чем можно навредить умирающему? – Помолчав несколько мгновений, старый монах вышел из комнаты и вернулся с двумя разнокалиберными стаканами. – Давным-давно я не брал в рот вина, если не считать вина причастия. Но чувствую, что сейчас можно нарушить обет. Бог простит нас обоих.

– Мне еще ехать в Бирмингем…

– Помнишь, как говаривали тогда, много лет назад? – Брат Ангус усмехнулся. – На посошок.

Несколько минут спустя они чокнулись стаканами.

– Благослови тебя Бог, – пожелал старый монах.

Перед отъездом Росс рассказал своему дяде всю историю. Он понимал: раз отдает святыни Ангусу на хранение, просит его подвергнуть опасности собственную жизнь, он не вправе ничего скрывать.

Старый монах выслушал племянника внимательно, однако без особого удивления. И сказал, что у него есть идея.