– Белый для фэйри ничего не значит, – объяснил Джулиан. – Для них это цвет нераспустившихся бутонов, природы…

– Да знаю я, просто… – Она вздохнула и босиком зашлепала по лестнице на помост, в центре которого стояла кровать. Эмма остановилась, разглядывая огромный матрас, и восхищенно покачала головой. – Ладно, признаю, Фергюс не очень-то мне понравился при первой встрече, – заявила она. Ее лицо сияло после купания в теплой воде, щеки порозовели. – Но надо признать, гостиницу он бы держал отличную. Держу пари, он каждую ночь подкладывал бы карамельки под подушки!

Пока она забиралась на кровать, платье немного съехало, и Джулиан, к своему ужасу, понял, что боковой разрез доходит почти до бедра. Эмма принялась устраиваться на кровати, и в разрезе вновь мелькнули ее длинные ноги.

Мир не просто был к Джулиану жесток, он явно пытался его убить.

– Дай-ка мне еще подушек, – потребовала Эмма, и прежде, чем Джулиан успел пошевелиться, выхватила несколько у него из-за спины. Джулиан, не выпуская подушку, которую держал на коленях, бесстрастно взглянул на Эмму.

– Чур, одеяло не перетягивать, – сказал он.

– Да я бы никогда!.. – Она запихала гору подушек себе за спину. Влажные волосы прилипли к ее шее и плечам – длинные пряди цвета мокрого золота.

Глаза Эммы покраснели, как будто от слез. Эмма почти никогда не плакала. Джулиан осознал, что веселая болтовня, с которой она вошла в спальню – это хорошая мина при плохой игре, и что он должен был понять это раньше – он, знавший Эмму лучше всех на свете.

– М-м, – сказал он, не в силах бороться ни с собой, ни с нежностью в своем голосе. – Ты в порядке? Что случилось при Неблагом Дворе?..

– Я такой дурой себя чувствую, – произнесла она, мгновенно лишившись напускной бравады. Под броней была Эмма – его Эмма, сильная, умная и храбрая. И совершенно раздавленная. – Я знаю, что фэйри лукавят. Знаю, что лгут, когда не лгут. И все-таки пука мне сказал… он сказал, что если я пойду в страну фэйри, то увижу лицо того, кого любила и утратила.

– Очень в духе Волшебного народа, – сказал Джулиан. – Ты и увидела лицо твоего отца, но это был не он. А иллюзия.

– Но я никак не могла этого понять, – сказала она. – В голове был сплошной туман. Я думала только о том, что отец вернулся.

– Возможно, у тебя в голове и был туман, – заметил Джулиан. – Тут полно незаметных заклинаний, которые способны помутить разум. И все так быстро произошло. Я тоже не подумал, что это иллюзия. Никогда о такой мощной не слышал.

Эмма промолчала. Она сидела, откинувшись на руки; белое платье обрисовывало ее тело. Джулиан почувствовал боль, словно в его тело вонзили ключ, который с каждым поворотом все сильнее натягивал кожу. Воспоминания безжалостно затопили его разум – вот он ласкает тело, вот ее зубы впились в его нижнюю губу, а изгибы ее тела совпадают с изгибами его тела – двойной полумесяц, разомкнутый знак бесконечности.

Джулиан считал, что испытывать вожделение должно быть приятно. Он и подумать не мог, что оно способно причинять такую боль, как будто под кожей у тебя сотни бритвенных лезвий. До той ночи с Эммой на пляже он думал, что желает ее сильнее, чем кто угодно на свете, что это желание способно прикончить его. Но теперь он понял, что воображение – лишь бледная тень действительности. Даже когда он истекал воображением, словно кровью или краской на холст, он не в силах был изобразить ощущение ее кожи, обжигающе-сладкий вкус ее губ. Желание меня не убьет, подумал он; но знание, что именно я теряю – вполне может.

Он сжал кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони. К несчастью, он успел обкусать их слишком коротко, чтобы нанести себе хоть сколько-нибудь серьезный ущерб.

– Когда я увидела, что эта тварь все-таки не мой отец – я поняла, что немалая часть моей жизни тоже была иллюзией, – произнесла Эмма. – Я так долго жаждала мести – но когда я отомстила, это не сделало меня счастливой. И Кэмерон не сделал. Я думала, все это подарит мне счастье, но все это было лишь иллюзией, – она обернулась к нему; ее широко раскрытые глаза были невообразимо темны. – Джулиан, ты один из немногих реальных вещей в моей жизни.

Джулиан всем телом чувствовал, как колотится его сердце. Все прочие эмоции – ревность к Марку, боль от разрыва с Эммой, тревога за младших, боязнь участи, уготованной им Благим Двором – все это поблекло. На него смотрела Эмма, ее щеки порозовели, губы были приоткрыты, и если бы она подалась к нему, если бы она вообще его захотела, он бы сдался и сломался и капитулировал бы. Даже если бы это значило предать брата – он все равно бы это сделал. Он притянул бы ее к себе и потонул бы в ней – в ее волосах, коже и теле.

Потом он, конечно, вспоминал бы это с болью как от раскаленных добела ножей. Это стало бы очередным напоминанием о том, что никогда не смогло бы принадлежать ему. И он возненавидел бы себя за то, что причинил боль Марку. Но ничего из этого его бы не остановило. Он знал, на сколько хватает его силы воли, и он достиг предела. Его уже трясло, дыхание участилось, осталось только протянуть руку, и…

– Хочу, чтоб мы снова были парабатаями, – проговорила она. – Как раньше.

Эти слова словно взорвались у него в голове. Она его не хотела; она хотела быть парабатаями, и точка. Он сидел тут и думал о своих желаниях, о том, сколько боли он может вынести – но какое это имело значение, если Эмма его не хотела? Как он мог быть таким глупцом?

– Эмма, мы всегда будем парабатаями, – ровно произнес он. – Это на всю жизнь.

– С тех пор, как мы… с тех пор как я стала встречаться с Марком, это стало каким-то не таким, – сказала Эмма, глядя ему прямо в глаза. – Но это не из-за Марка, а из-за нас. Из-за того, что мы сделали.

– Все будет в порядке, – сказал он. – На этот случай нет ни правил, ни инструкций. Но мы не хотим друг другу навредить, так что не навредим.

– Бывали и парабатаи, которые потом возненавидели друг друга. Вспомнить хотя бы Люциана Греймарка и Валентина Моргенштерна.

– С нами такого не произойдет. Мы выбрали друг друга еще в детстве. А потом снова, когда нам было по четырнадцать. Я выбрал тебя, а ты выбрала меня. Это же и есть церемония парабатаев, так ведь? Способ скрепить эту клятву – обещание, что я всегда буду выбирать тебя.

Она прислонилась к его руке – всего лишь легчайшее касание плеча плечом, – но от этого во всем теле Джулиана словно зажглись фейерверки, как над пирсом Санта-Моника.

– Джулс!

Он кивнул, не решаясь заговорить.

– Я тоже всегда буду выбирать тебя, – сказала она и, положив голову ему на плечо, закрыла глаза.

Кристина резко очнулась от беспокойного сна. В комнате царил полумрак; она свернулась клубочком в изножье кровати, поджав под себя ноги. Кьеран, откинувшись на подушки, спал дурманным сном, а Марк, укутавшись в одеяла, лежал на полу.

Два часа, – сказала Нене. Каждые два часа надо было проверять, как там Кьеран. Она вновь взглянула на Марка, решила, что не может его будить, вздохнула и, сев, потянулась через кровать к принцу фэйри.