24 января была перевезена на берег кузница для починки железных вещей. Новое зрелище приманило всех жителей, которые с удивлением смотрели на установку горна; когда начал действовать мех, уголья запылали и железо от ударов метало раскаленные искры, тогда все обратились в бегство. Лагедиака мы успели уверить в неосновательности его боязни; чтобы познакомить его с пользой кузницы, я велел немедленно сделать красивую острогу и подарил ему. Его радости нельзя описать; держа над головой острогу, он громким голосом сзывал своих товарищей, которые, ободренные его примером, опять собрались вокруг нас. Я велел при них сковать еще одну острогу для Рарика и несколько крючьев на удочки для моих любимцев: преданность их возрастала по мере того, как каждое показанное им наше искусство увеличивало в их глазах наше могущество. Так как на нашу кузнечную работу требовалось несколько дней, то я оставил кузницу на берегу под надзором кузнеца, а Лагедиак принял на себя заботу, чтобы ночью ничего не было украдено.

25-го. Ночь на берегу прошла спокойно, и никто не отважился приблизиться к кузнице. Когда же утром началась работа, то внезапно подошел старик, схватил обрубок железа и хотел поспешно удалиться с ним, но заметившие это товарищи его пустились за ним вслед, крича «кабодери!» (красть), и, так как он не хотел добровольно отдать своей добычи, отняли ее силой. Без малейшего замешательства он занял прежнее место, сердился на тех, которые его преследовали, искал случая овладеть опять другим обломком железа, поэтому его отогнали вовсе. Этого старика, прибывшего сюда с другого острова, нельзя было назвать вором, ибо он производил похищение явно и пытался воспользоваться правом сильнейшего.

26 января были перевезены на берег свиньи, на которых островитяне уже привыкли смотреть; я подарил их Рарику, подле жилища которого огорожено было для них небольшое место. Один матрос был оставлен на несколько дней на берегу, чтобы научить жителей обходиться с этими животными. Свинка была супоросна. Но сколь ни приятен был Рарику этот подарок, он, однако, не отважился приблизиться к свиньям, когда их высадили на берег; их громкое хрюканье наводило на него ужас, а женщины, которые никогда не бывали на корабле и знали этих животных только по рассказам мужей, убежали в лес при первом взгляде на них.

С ружьем в руках я прошел по острову во всех направлениях, надеясь застрелить какую-нибудь береговую птицу, но не нашел ничего, кроме небольшого числа чаек. Рарик и Лагедиак сопутствовали мне, не зная моего намерения; я указал им морского кулика стоявшего на берегу в 50 шагах от нас, и застрелил его, но в ту же минуту раскаялся в своей неосторожности: оба мои спутника свалились на землю и, укрывая голову в траве, испускали громкие вопли. Только после многих уверений, что им не причинено ни малейшего вреда, они встали, но еще сильно дрожа, и с боязнью озирались на ружье, которое я прислонил к дереву. Вид окровавленной птицы не позволил им принять это происшествие за шутку; они пребывали в недоверчивости и страхе и убежали, как только им показалось, что я на них не гляжу. Много труда стоило мне приобрести опять их доверчивость, и я в дальнейшем не мог показываться с ружьем в руках.

28-го в 7 часов утра оставил я корабль в сопровождении ученых и, желая воспользоваться хорошей погодой для исследования вышеупомянутого прохода, пустился в путь на двух шлюпках, снабженных припасами на три дня. Сначала мы поплыли к о. Эгмедио, принадлежащему Лавгину; мы прибыли туда через час и были приняты весьма ласково. Он немедленно повел нас в свою хижину, приказал своей жене подать разных припасов, чтобы нас угостить, и не переставал выражать свою беспредельную радость по поводу нашего посещения. Он показался весьма гостеприимным и расположенным к сердечному дружелюбию и в этом отношении превосходил Рарика, который после первого приятного впечатления обнаружил алчность, главнейшую черту своего характера. Все население на Эгмедио состояло из Лангина, его жены и еще двух человек, которые казались ему подвластными. Из собственного опыта нам уже было известно, что вся группа весьма бедна людьми, а ее южная часть вовсе не заселена.

Другой причины столь малого населения полагать нельзя, как только то, что люди занесены сюда недавно с отдаленных островов. Лангин водил нас по своему владению, отличавшемуся от прочих островов высокими кокосовыми деревьями. Желая безостановочно следовать отсюда до места нашего назначения, мы решили здесь позавтракать; Лангин чрезвычайно удивлялся, увидев, что мы употребляем ножи, вилки и тарелки; приметив, что мухи меня беспокоят за завтраком, он приказал одному из своих людей отгонять их пальмовой ветвью; такая внимательность со стороны дикаря приятно меня поразила.

В час пополудни мы достигли находящегося у высокого острова прохода; его ширина в самом узком месте составляла 100 саженей, а глубина была различная – от 20 до 5 и даже до 3 саженей; остров состоит из разновидных кораллов. Мы прибыли туда во время отлива, течение из лагуны было довольно сильное и быстро пронесло нас через проход в море; едва вышли мы в него, как глубина стала недосягаемой. Хотя и было возможно пройти здесь на «Рюрике», но такое предприятие было сопряжено с опасностью. Начавшийся крепкий ветер не позволил исследовать еще сегодня другой проход, лежащий, по словам Лагедиака, на W; я отложил это до благоприятного дня.

Наименовав осмотренный проход по Лагедиаку, мы предприняли обратный путь, весьма, впрочем, затруднительный из-за противного ветра. Мы не могли доплыть в этот вечер до «Рюрика» и провели ночь на большом острове, лежащем к югу от Эгмедио. По счастью, мы нашли здесь одного из моих любимцев, веселого Лабугара, который принес нам кокосовых орехов и пандановых плодов и известил, что мы пристали к его острову, обитаемому только им с семейством и еще одним стариком. Мы расположились на берегу для приготовления ужина, а Лабугар и его старый друг пробыли с нами до солнечного заката. Когда мы утром проснулись, то Лабугар со всем своим семейством сидел уже подле нас и терпеливо ожидал нашего пробуждения, чтобы одарить очищенными кокосовыми орехами. Эта внимательность тронула и обрадовала меня.

30-го я отрядил нескольких матросов на берег для рубки дров, которыми мы должны были здесь запастись, поскольку их нельзя достать ни на Уналашке, ни в Беринговом проливе. Когда я прибыл на берег, то мне сказали, что у нас украдено ведро с железными обручами; я решил на этот раз употребить строгость, чтобы прекратить подобные поступки в будущем, и настоятельно потребовал от Рарика, чтобы вор был немедленно отыскан и приведен ко мне с покражей; никогда не видев меня таким сердитым, Рарик до крайности испугался и стал уверять, что он уже послал в погоню за вором, укрывшимся на другом острове. Я удовлетворился этим, но впоследствии имел основания полагать, что он сам участвовал в этом воровстве.

31-го. С неудовольствием узнал я, что ведро еще не было возвращено. Рарик, занимавшийся со своими людьми постройкой лодки, казалось, пришел в замешательство, когда я возобновил мое требование о воре; он с сердцем обратился к одному из своих людей, который после продолжительного разговора вскочил и побежал в кустарник. «Вот вор, – сказал Рарик, – он тотчас принесет покраденное». На лицах всех присутствовавших, особенно же на лице Лагедиака, было изображено, к моему утешению, явное осуждение этого поступка. Спустя минут десять вор возвратился с украденным ведром, и хотя его отвратительное лицо раздражило меня, я оставил его без наказания. Объявив всем, что впредь всякое воровство будет строго наказано, я отправился обратно на «Рюрик». Когда мы собирались сесть за стол, к нам прибыли Лабугар и Рарик со старой весьма болтливой женщиной, родственницей этого последнего. Она была первая женщина с этой группы островов, которая отважилась взойти на корабль.