– Скажите уже это, доктор Розен: «На этом сегодня остановимся». Все кончено.

Было две минуты десятого. Никто не двинулся с места. Не поднимая глаз, я спросила:

– Что мне делать? – я спрашивала всех. Мы встретимся снова только через неделю. Рыдание, застрявшее в груди, прорвалось. – Я думала, мне становится лучше!

– Больше не делай себе больно, – повторила Патрис. – Пожалуйста.

– Кристи… – Макс замешкался. – Оттого, что ты хранишь тайны Брэндона, тебе не легче.

Я кивнула и разжала ладони, надеясь, что этот жест спасет меня от меня самой. Доктор Розен, как обычно, порекомендовал в праздники как можно больше быть с другими людьми. Ходить на встречи. Ночевать на диване у Лорна и Рене. Как дошкольница, я должна была договариваться о совместных «играх» с людьми из группы или из 12-шаговой программы.

В пять минут десятого доктор Розен глубоко вздохнул и сложил перед собой ладони. Мы все встали для обычного завершающего ритуала. Я протянула Патрис правую руку, всю в потеках собственной крови. Доктор Розен взял меня за левую. Слезы струйками текли по щекам, голова пульсировала в такт сердцу. После того как мы разняли руки, все двигались словно в замедленной съемке. Я наклонилась подобрать сумку, повернувшись спиной к группе. Мне было стыдно за истерику, за кровавую рану на голове, за нелинейное движение в терапии.

– Можете все задержаться на пару минут? – попросил доктор Розен. Макс, Патрис, Мэгги и Лорн молча стояли перед креслами. – Я хочу полечить Кристи порез, – он вытащил из шкафа с документами маленькую аптечку первой помощи. Выдавил на палец немного какой-то мази и втер ее мне в лоб. Нежно погладил по голове. – С вами все будет в порядке, – потом повторил это еще раз. – Счастье, что у вас очень крепкая голова.

* * *

Я раздвинула шторы, впуская в комнату яркое декабрьское солнце. Тихий океан выкатывался на берег, точно покрытый пеной язык. Песок поблескивал в утреннем солнечном свете, и колесо обозрения в порту сверкало на фоне совершенно безоблачного неба.

Было Рождество, и мы с Брэндоном в Санта-Монике.

После инцидента с горшком я набралась мужества для прямого разговора. Как только Брэндон вернулся из поездки, я сказала ему без обиняков: хочу, чтобы следующие праздники мы провели вместе. Это не было ни проверкой, ни требованием: просто то, в чем я нуждалась. Он предложил на пару дней поехать в Лос-Анджелес. «Я знаю отличный отель на пляже», – сказал он. И ничего не спросил насчет синяка на голове.

Доктор Розен притворялся, что ничего не знает о моих отношениях с Брэндоном, – он ни разу не намекнул, что следует рассказать все тайны. Но члены обеих групп были преисполнены скепсиса. Они строили домыслы, переговариваясь между собой во время сеансов. О тайне, о том, по-прежнему ли он переворачивает меня во время секса, о том, сколько мы продержимся. А ей хотя бы нравятся эти отношения?

В этом мини-отпуске мы были расслаблены и нежны. Он стал чаще шутить, а когда брился, напевал без слов. Мы больше занимались сексом, подпевали песням, звучавшим по радио, пробовали блюда со свежим авокадо. Смотрели «В погоне за счастьем», где Уилл Смит играет нищего коммивояжера, который в итоге соглашается на неоплачиваемую стажировку в престижной брокерской фирме и со временем становится богатым бизнесменом. Брэндон весь сеанс держал меня за руку. Этот фильм доказывал, что кажущиеся невозможными трансформации действительно случаются. Под ярким небом Калифорнии, взяв океан в свидетели, я позволила счастью просочиться в меня.

* * *

– В воскресенье я иду с матерью на бранч в «Пенинсулу».

Январским вечером Брэндон расхаживал по моей гостиной, пока я просматривала рабочую почту на «блэкберри».

– Хочешь пойти с нами? – предложил он.

Я резко вскинула голову. Уронила на стол «блэкберри». Бранч. «Пенинсула». Его мать.

– Да. Да, я хочу пойти на бранч в «Пенинсулу» с тобой и твоей матерью!

Шла первая неделя января, и все в Чикаго было неподвижным и застылым: обледеневшие деревья, скользкие дороги, забитые грязным снегом, ледяные металлические поручни лестниц к перронам метро. Но под своим шерстяным свитером, под пуховиком, под флисовой шапкой я кипела жизнью.

Я намекнула группе, что все идет хорошо. «Может, в воскресенье пойду на шикарный бранч с одним другом и его матерью». Тонко, а?

Утром в назначенный день шофер Матери Семейства приехал за нами в ее длинном черном «мерседесе». Меховое манто Брэндоновой матушки было таким пушистым, что трудно было разглядеть ее голову в этих мехах. Она пожала мне руку и слегка улыбнулась. Просматривая меню, мы разговорились о Барбаре Кингсолвер и ее романах и заказали одно и то же блюдо: фриттату с деревенскими овощами и козий сыр. Она не спускала манто с плеч, но ее улыбка стала шире, и она смеялась моим шуткам.

Потом Брэндон сообщил, что его матери понравилось мое «живое общество». Я сделала вывод, что следующим шагом будет знакомство с младшим братом, который постоянно жил в Лондоне, а потом можно познакомить Брэндона с моими родителями, когда они весной приедут навестить меня. Во всех видениях будущего я фотошопила в кадр Брэндона. А сразу за кадром видела одногруппников и доктора Розена, подбадривающих меня, хоть их никто, кроме меня, не замечал.

Брэндон перестал целовать меня в губы. Я спросила его об этом, он сказал, что мой запах ему не нравится, даже после того как я чистила зубы щеткой, нитью и полоскала ополаскивателем. Уязвленная, я стала чистить их энергичнее, набирала больше ополаскивателя. По-прежнему никаких поцелуев.

Потом он стал дольше задерживаться на работе. Планировал встречи в других городах и отказался от моего предложения подвозить его в аэропорт О’Хара. Мы по-прежнему занимались сексом примерно раз в неделю, и мое лицо неизменно встречалось с подушкой. Сто процентов переворачиваний. И каждый раз голос отказывал – лежал, дрожащий и бесполезный, на подушке рядом с головой. На работе я воображала, как приподнимусь и что-то скажу – что угодно – в следующий раз, когда он меня перевернет. Или заведу этот разговор в машине, за ужином, в СМС. Я обещала себе, что не буду спать с ним, если не смогу обсудить вопрос о том, как мы занимаемся сексом. Но в спальне, на его дорогом постельном белье, я не могла выдавить ни единого слога.

В группе тоже продолжала молчать. Мне так отчаянно хотелось выговориться и попросить об обратной связи! Прошло столько времени, с тех пор как я рассказывала им хоть что-нибудь, что уже не могла представить, какой совет мне дадут. Порекомендуют просить о поцелуях в губы? Обсудить, какие чувства вызывает у меня переворачивание? Принять его таким, каков он есть? Отказаться от него вообще? Меня приводило в ужас то, что моя связь с одногруппниками и их голоса растворялись, превращаясь в воспоминание.