Воскресными утрами казалось, что все нормально. Мы по-прежнему спали вместе, читали «Нью-Йорк Таймс» и ходили в спортзал. В эти пару часов, передавая ему газету или хлопая его по ладони после пробежки на дорожке, я верила, что наши отношения сильнее, чем все, что происходило у Брэндона на работе, чем бы оно ни было.

Может, наши сердца и неидеально совпадают, но наверняка на них достаточно насечек для привязанности.

В воскресенье в начале февраля мы столкнулись перед спортзалом с коллегой Брэндона, Биллом. Мы втроем стояли на парковке, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть; пухлые хлопья снега валили с кашемирово-серого неба. Я слушала, как Брэндон и Билл разговаривали об общих друзьях, ортопедической обуви и индексе Доу-Джонса.

– Как поживает Марси? – спросил Билл.

Я познакомилась с Марси – их общей коллегой – осенью, когда она приезжала в Чикаго, чтобы встретиться с закупщиками ее эксклюзивной линии дорогих оправ для очков. Я позавидовала длинным вьющимся волосам, киллерской кожаной курточке и очкам в необычной оправе. Рядом с ее нью-йоркским шиком я чувствовала себя квашней со Среднего Запада.

– Через две недели увидимся, – сказал Брэндон.

Надо же, какая новость.

– В Нью-Йорке? – спросил Билл.

– В Канкуне.

Будь моя жизнь кинофильмом, я бы в этот момент подавилась едой или выплюнула полный рот лимонада кому-то в лицо. Мой бойфренд, с которым я была десять месяцев, только что мимоходом объявил о грядущей увеселительной поездке с другой женщиной в другую страну. Должно быть, я что-то не так расслышала. Брэндон не заметил моего шока. Пару минут спустя Билл прикоснулся к моему плечу, попрощался и ушел. Брэндон направился ко входу в зал. Я не двинулась с места. Сделав пару шагов, он обернулся и спросил, что случилось.

– Ты серьезно? – мой голос был низким и сильным. Он шел из самого нутра.

– Насчет чего?

– Да ты, верно, шутишь? – я развернулась и пошла к машине. С меня хватит!

К тому времени, как я распахнула водительскую дверцу, он нагнал меня. В машине я, глядя прямо перед собой, вставила ключ в зажигание и включила печку на полную мощность. Сложила замерзшие руки лодочкой у рта и подышала на них теплым воздухом. В плеере стоял какой-то случайный диск, и я выкрутила громкость до предела. Брэндон сел на пассажирское сиденье и заглушил музыку.

– Кристи…

Я повернула рычажок обратно. Тогда он выключил стереосистему и не дал снова включить ее.

– Чем ты так расстроена?

– Пожалуйста, выйди из машины, – он не шелохнулся. Для разнообразия я не впала в истерику, хоть и знала, что к закату останусь одна. – Не притворяйся тупицей. Тебе не идет. Кроме того, Канкун – это место, куда техасские школьники ездят блевать на весенние каникулы…

– У нее там встреча, и она просила меня приехать…

– Скажи мне, что происходит, или убирайся вон из машины.

Он тяжело вздохнул, отчего захотелось дать ему в морду. Ах, какое тяжкое бремя для бедняжки Брэндона!

– Если хочешь расстаться, делай это как взрослый!

– Я говорю, что ты заслуживаешь человека, который хочет быть с тобой.

– Ты говоришь, что это не ты!

Он не ответил.

* * *

– Выглядишь не особо сексуально, – сказал Макс.

На мне по-прежнему была вчерашняя одежда – толстовка, только теперь измятая, и рубашка, только теперь незаправленная.

– Мы с Брэндоном вчера расстались.

Ахи-охи. У всех глаза больше лица.

– Ты прячешь какие-нибудь острые предметы? – спросил Лорн.

Я подняла ладони, словно в знак капитуляции. Никакого оружия. У меня не было побуждения причинить себе боль или крушить вещи. Этот разрыв, в отличие от других, принес нечто новое: сильный привкус облегчения. Теперь я могла перестать притворяться, что Брэндон – моя родная душа, и продолжить жить своей жизнью. Когда я рассказала им о Марси и Канкуне, никто не казался потрясенным.

– У Доктора Перевертыша крупные проблемы, – сказал Лорн.

– Деньгами сумасшествие не поправишь, – обронил Макс, метнув взгляд в Брэда, который оставался упрямо убежден в обратном.

Доктор Розен одарил меня долгим и внимательным взглядом.

– Я знаю, что вы сейчас скажете, – сказала я доктору Розену. Мои ладони были раскрыты, весь боевой задор из меня вытек. Доктор Розен так же раскрыл ладони. Зеркальное отражение меня.

– Я слушаю.

– Вы скажете, что эта группа любит меня. Что вторая группа любит меня. Что вы любите меня. Что со мной все будет хорошо.

Конечно же, он станет настаивать, что этого – сидеть в кругу в мятой одежде и поверять свои мысли и чувства ему и группе – достаточно.

– Погоди-ка! – физиономия Лорна загорелась, как хэллоуинская тыква. – А ведь теперь ты можешь рассказать нам его тайну?

Я посмотрела на доктора Розена, чье лицо было совершенно непроницаемо. Я хотела рассказать все – вернуть все, как было раньше, до того как я предпочла им Брэндона. Только не так. Не ради удовлетворения любопытства Лорна и не теперь, пока рана еще свежа. Я покачала головой – я расскажу им позже. Меня начала бить безудержная дрожь. Зубы дребезжали, как монетки, падающие на мрамор. Коленки дергались вверх-вниз. Я сунула руки в подмышки и попыталась замереть неподвижно. Это было невозможно.

– Что происходит? – спросил доктор Розен.

Я помотала головой. Никакими силами невозможно было прекратить эту дрожь, которая становилась все сильнее.

– Дайте ей одеяло, – сказала Патрис. Я краем глаза посмотрела на собранную доктором Розеном печальную коллекцию потрепанных подушек годов этак семидесятых и подозрительное старое коричневое одеяло, которое, наверное, застало эпидемию оспы.

– Нет уж, спасибо, – пробормотала я сквозь клацанье зубов.

Доктор Розен встал и отодвинул свое кресло назад. Сел на пол, расставив ноги на ширину бедер, и широко развел руки.

– О боже, – пробормотал вполголоса Макс.

– Что вы делаете? – спросила я.

Доктор Розен широко улыбнулся.

– У меня есть идея, – он развел руки еще шире. – Я чувствую, что вам нужно, чтобы вас подержали на руках. Вы на пороге новой идентичности и нового способа думать о себе, – и его руки разошлись до предела.

– Он предлагает подержать тебя на руках, – пояснил Макс.

– Как?