Я спускаюсь вниз. Никогда в жизни мне не было так одиноко. Я буквально чувствую немое притяжение моего мотоцикла, но после того, что случилось… когда – вчера?.. когда Марни еще была для меня той, за кого я ее принимал все это время… Теперь я боюсь того, что может случиться. Теперь, когда она уже не та, за кого я ее принимал. Мне известно только одно место, где я наверняка буду чувствовать себя в безопасности. Это место – мой сарай. Поэтому я выхожу во двор и в потемках пробираюсь через лужайку, худо-бедно используя путеводный свет луны. Входя, я автоматически нашариваю выключатель. Электрический свет заливает помещение, ослепляет меня. Я уже хочу его выключить, когда мой взгляд случайно падает на тот самый чурбак из черного ореха. Меня по горло заполняет темная ярость. Схватив с полки топор, я принимаюсь рубить эту штуку на мелкие куски.

ЭТОТ ЗВУК ОБРЫВАЕТ МОИ ВИНОВАТЫЕ РЫДАНИЯ. Потому что, хоть я и пытаюсь делать вид, будто это слезы обиды и негодования, в глубине души я знаю: это слезы вины. Все, что мне сказал Адам, – правда. Я могу сколько угодно валить на него вину за то, что случилось с Марни. Факт остается фактом: если бы я с самого начала была с ним откровенна, она не полетела бы на том самолете. Я крикнула Адаму, что ненавижу его, но на самом деле я ненавижу себя – за то, что не хотела ее возвращения домой. Неужели она поэтому и погибла – потому что я не хотела ее здесь видеть, потому что желала иметь возможность продолжать и дальше жить той жизнью, которой жила?

Звук доносится до меня снова, звук разрубаемого дерева, и за ним слышится вопль, полный такой боли и тоски, что я вскакиваю с кровати, выбегаю из спальни, мчусь к лестнице. Распахивается дверь комнаты Джоша.

– Ма! – окликает он меня. Вид у него испуганный.

– Ничего-ничего, я уже иду, – говорю я ему.

– Может, мне тоже?..

Но я уже бегу вниз.

– ХВАТИТ, ПА, ХВАТИТ!

Я слышу голос Марни, но не обращаю на него никакого внимания – лишь продолжаю махать топором.

– Хватит, па! Пожалуйста!

Изо рта у меня вырывается раздосадованный рев.

– Не смей! – кричу я. – Не смей меня останавливать! Как ты смеешь меня останавливать, когда ты спуталась с Робом! – Я всаживаю лезвие в самый крупный из оставшихся кусков, и обломки разлетаются во все стороны. – С братом моего лучшего друга… – Я снова поднимаю топор. – С мужем Джесс… – Еще один взмах топора. – С отцом твоей лучшей подруги…

– Папа, ХВАТИТ!

Повернув топор головкой книзу, я отправляю кучу обломков в недолгий полет по сараю.

– Не смей указывать, что мне делать! – кричу я, глядя, как куски дерева шмякаются о стены. – Ты не имеешь права! Как ты могла это сделать, Марни! Как ты могла нас бросить?

– АДАМ!

ОН ЗАМИРАЕТ ПОСРЕДИ ЗАМАХА, разворачивается – и на какое-то ужасное мгновение мне кажется, что сейчас он ударит этим топором по мне. Но потом ярость в его глазах сменяется смущением, и он изумленно глядит на меня, словно не в силах поверить, что это именно я здесь стою. Я, а вовсе не Марни.

Я протягиваю ему руку.

– Ничего, – говорю я мягко. – Ничего.

Он опускает руку. Топор с глухим звуком падает на пол. Лицо у него делается мертвенно-бледным. А потом он тяжело опускается на колени, закрывает лицо руками и принимается неудержимо рыдать.

Я становлюсь на колени рядом с ним, среди осколков черного дерева, я пытаюсь его обнять, но он не позволяет мне это сделать. Он стыдится своих слез и не дает мне отвести ему руки от лица. Он словно заперт в своем личном аду, и я могу лишь постараться обнять его, сказать ему, что я его люблю, что я прошу прощения, что все будет хорошо, что мы пройдем через это, преодолеем это. Я говорю ему все то, что он говорил мне, все то, чего я сама не могла ему сказать – и смогла только теперь.

В какой-то момент я поднимаю взгляд и вижу, что в дверях стоит Джош, прижав руки к бокам, и на лице у него виднеются полоски слез. Он осторожно направляется к нам, но я, покачав головой и мимолетно улыбнувшись, даю ему понять: Адам не хотел бы, чтобы он его таким видел – сломленным, раздавленным, потерпевшим поражение. Джош понимает. И тихонько удаляется.

Наконец Адама одолевает страшная усталость, и мне все-таки удается притянуть его к себе, погладить по голове, поцелуями прогнать слезы из глаз.

– Все будет хорошо, обещаю, – негромко говорю я. – Все будет хорошо.

Он не отвечает, потому что просто не в состоянии. Но откуда-то из глубины доносится его вздох. Этого достаточно.

У НАС СЕГОДНЯ ПРАЗДНИК – и в честь Ливии, и в честь Марни. Все организовал Джош. Придут все, кто был на дне рождения Лив в прошлом году, плюс друзья Марни по школе и университету. Все, кто за прошедшие двенадцать месяцев стал важной частью нашей жизни.

Сразу же после гибели Марни и чуть позже, на заупокойной службе, все спрашивали об одном – чем они могли бы нам помочь. Мы подумали об этом и решили, что больше всего поможет, если они будут помогать нам сохранять Марни живой в нашей памяти. Для этого они должны сохранять ее живой в собственной памяти и говорить с нами о ней. И это действительно очень помогает – когда слышишь все эти рассказы о ней, все подробности, которых мы не знали. Не всегда это легко дается, но это лучше, чем вообще не упоминать о Марни.

Стремление не упоминать Марни, чтобы не смущать людей, стало одной из моих первых ошибок на этом пути. Обсуждая с клиентом заказанную им мебель, я обычно изучаю фотографии его дома, чтобы предложить тип дерева, наиболее подходящий к той обстановке, которая у него уже есть. Разговоры про дом неизбежно ведут к разговорам о семье, и, когда меня спрашивали про моих собственных детей, я всегда упоминал лишь Джоша. Но всякий раз мне казалось, что тем самым я ужасно предаю Марни. И теперь я говорю так:

– Мой сын Джош живет сейчас в Лондоне со своей девушкой Эми. У меня была чудесная дочь, ее звали Марни. Но она несколько месяцев назад погибла в авиакатастрофе, той самой, самолета компании Pyramid Airways, – может быть, вы слышали?

И когда на лице клиента читается потрясение и он бормочет слова соболезнования, я отвечаю:

– Да, тогда это было ужасно, и до сих пор это ужасно для нас, почти всегда, почти каждый день. Но мы пытаемся помнить, как нам повезло, что она с нами была.

Обычно этого достаточно.

Ливия первые несколько недель после гибели Марни держалась явно лучше меня, явно была сильнее. Я пребывал в полном раздрае – и физически, и эмоционально. Меня сокрушили не только вина и скорбь, но и связь Марни с Робом. Мне никак не удавалось примирить в своем сознании ту Марни, которую я знал, и ту, которой она стала. Я не мог толком ни есть, ни спать и быстро потерял в весе целый стоун. Представляя себе ее последние секунды, я неизменно воображал, как она зовет не Ливию и не меня, а Роба.