Я пытался как-то его утешить, напомнить, что для интрижки вообще-то нужны два человека, а не один. Я был рад, что он не знал про ребенка, которого потеряла Марни. Порой я почти сожалел, что сам узнал об этом. Но Ливия не хотела, чтобы между нами оставались какие-то тайны. Иногда я пытаюсь себе представить, каково бы это было, если бы Марни не потеряла ребенка и не погибла сама. Сердце надрывается, когда думаешь, как все могло бы сложиться. Но я знаю и то, что к такой ситуации нам было бы очень, очень трудно приспособиться.

Нельсон в тот день спросил меня, как мы с Ливией хотим поступить с Робом. Сказал, что он вполне поймет, если мы вообще больше не захотим видеть его младшего брата. При любых других обстоятельствах мы избрали бы именно такой вариант – больше никогда с ним не видеться. Но нам пришлось подумать и о Джесс. Если бы мы вычеркнули Роба из своей жизни, она бы, конечно, захотела узнать причину. И потом, мне следовало подумать и о Ливии. Для нее это было бы слишком – потерять не только дочь, но и лучшую подругу. А она неминуемо бы ее потеряла, если бы та узнала о романе своего мужа с нашей дочерью. И о Клео стоило подумать. И о Джоше. Мы не хотели, чтобы они знали об этой связи.

В конце концов решение приняла Лив. Она сказала, что хочет, чтобы мы продолжали жить как раньше – словно ничего не случилось, словно мы не знаем об этом романе. Так мы и поступили. Это невероятно трудно, и наши общие встречи уже не те, что раньше, несмотря на все наши с Ливией усилия. Если Джесс или Кирин (потому что Нельсон предпочел не рассказывать ей) замечают, что Роб при нас как-то тих и подавлен, они это, скорее всего, объясняют общей напряженной обстановкой после гибели Марни. Разумеется, в обычных обстоятельствах Кирин непременно попыталась бы докопаться до истины, но ей сейчас и без того хлопот хватает: недавно у них произошло долгожданное прибавление семейства. Близнецам Розе и Берти уже по полгода.

Мне кажется, Ливии этот обман дается легче, чем мне. Бывают дни, когда его тяжесть кажется мне почти невыносимой, когда я даже не знаю, как я сумею хоть какое-то время находиться в одном помещении с Робом, дышать с ним одним воздухом. Но я делаю это ради Ливии, помня о том, что ей пришлось перенести. Помня о том, как она сумела справиться с потерей Марни. Как она волокла меня на себе эти первые недели, отставляя в сторону свое горе, чтобы помочь мне совладать с моим. Я делаю это, потому что сейчас я люблю ее как никогда.

Я ЗАКРЫВАЮ ОТКРЫТКУ, которую читала, и прячу ее обратно в ящик шкафа, под засохшие розы из букета, который Марни прислала мне к тому самому дню рождения. Открытка пришла во вторник, через несколько дней после того, как она погибла. В тот самый вторник, когда мы должны были лететь в Каир. Это было то самое поздравление, которое она обещала мне отправить. Внутри я обнаружила наскоро нацарапанную записку:

Ма, мне нужно тебе сказать одну вещь. По-моему, ты сама знаешь, я что-то от тебя скрываю. Но я надеялась, ты не знаешь, что это. Потому что я хочу это объяснить тебе лично, чтобы ты могла хотя бы попытаться понять. Я не уверена, что ты сумеешь, а уж папа тем более. Ты наверняка во мне разочаруешься, тебе будет за меня стыдно, но мне нужно, чтобы ты знала: я никогда этого не планировала, не думала, что до этого дойдет. Просто это случилось, и теперь, когда это все-таки случилось, я могу только надеяться, что вы оба сумеете меня простить.

Читая это послание, я была даже рада, что понимаю, о чем идет речь, что имеет в виду Марни. Если бы я не знала о ее романе с Робом, я бы до конца жизни терзалась вопросом, что же она могла такое сделать, чтобы так нуждаться в моем прощении. Впрочем, есть другие вещи, которые меня терзают. Видимо, Марни написала эту записку сразу же после того нашего телефонного разговора, когда я пыталась уговорить ее не возвращаться раньше времени. Я никогда не переставала жалеть, что мне не удалось ее убедить. И никогда не переставала жалеть, что это был наш последний разговор. Не помню, сказала ли я ей, что я ее люблю, как я обычно делала в конце каждой нашей беседы. И я терзаюсь мыслью, что в тот раз я этого не сказала.

Я принимаю душ и одеваюсь. Даже не знаю, как относиться к сегодняшней вечеринке, хоть я никогда и не скажу этого Джошу, который все устроил. Я бы вообще не возражала, если бы мы больше никогда не отмечали мой день рождения. Знаю, глупо так думать, но иногда мне в голову все-таки закрадывается мысль: может быть, гибель Марни – это расплата за то, что я придавала такое значение своему прошлогоднему празднику? Сейчас мне кажется, что обращать такое внимание на нечто столь приземленное, материальное почти отвратительно.

Как это ни странно, я все еще думаю, что мне повезло быть там, где я сейчас, иметь то, что я имею. Ну, прежде всего, у меня есть Адам. В течение нескольких недель после смерти Марни я боялась, что вот-вот потеряю и его. Бывали моменты, когда мне уже не верилось, что он однажды выкарабкается из засасывающей его трясины скорби и вины. Не знаю, как бы я справилась без Джоша и Эми.

Я наконец достигла дна в день рождения Марни, когда шла по маршруту «долгой прогулки» в Большом Виндзорском парке. Перед этим я очень надеялась, что Адам пойдет со мной, но по мере приближения этой даты все больше убеждалась: он попросту забыл, что скоро ее день рождения. Сама я не решалась упоминать о нем, чтобы Адам не сорвался окончательно. Бредя по дорожке, я с ужасом убеждалась, насколько я измождена, и понимала, что долго не протяну, если буду и дальше жить вот так.

– Пожалуйста, Марни, – взмолилась я, чуть не плача. – Пожалуйста, верни мне своего папу. Без него я не справлюсь.

И тут я подняла глаза и увидела его. И он обнял меня, и я облегченно рыдала, и я могла думать лишь об одном: каким-то чудесным образом Марни услышала меня. Теперь я говорю с ней каждый вечер в тишине спальни, пока Адам где-то внизу или пока он гуляет с Мёрфи. Я лежу на кровати (рядом свернулась Мими) и рассказываю ей о том, как у меня прошел день. И я знаю, что она слушает.

А еще я благодарна за то, что у меня есть мама, которая очень поддержала меня, когда пришло время решить, как поступить с Робом. Я связалась с ней через три недели после смерти Марни, пригласила ее на заупокойную службу. С тех пор мы каждую неделю пьем кофе в городе. Останься Марни жива, вряд ли бы мы так быстро наладили отношения, но тогда я отчаянно нуждалась в ком-то, кто не знал Марни, потому что мне трудно было справляться еще и с их горем помимо своего собственного. Конечно, маму опечалил уход Марни, и она наверняка оплакивала ее, но она никогда не видела ее живой, и каким-то образом это облегчало наше общение.

Потому что Адам был совершенно не в состоянии обсуждать что-то подобное. Роман Марни и Роба оставался для него незаживающей раной, пока недели через две после дня рождения Марни Нельсон не пришел к нему поговорить. Оказывается, Роб в конце концов признался ему, почему он нас избегает, и Нельсон, разумеется, пришел в ярость. Это означало, что мы с Адамом наконец-то можем нормально поговорить о том, что случилось. Но мы не представляли, как быть дальше. Нам не хотелось, чтобы Роб вышел сухим из воды, но мы не могли решить, надо ли обо всем рассказать Джесс.