Великий Один взвыл и запрыгал. Судя по всему – бесчувствием он не страдал.

– Тебе помочь? – подбежал к богу войны Чурила с липкой от крови бородой.

– Да, – поморщился Викентий. – Оглушенных и раненых соберите. Скифов тоже вяжите, добивать никого не нужно. Поговорить со степняками хочу. Как бы вы случайно кого из их командиров не грохнули.

– Но твоя рана, великий!

– На то я и великий, Чурила, чтобы на подобные пустяки не отвлекаться! – повысил голос бог войны. – О прочих увечных лучше позаботься.

– Слушаю, великий… – не стал спорить славянский воевода.

Валентина, медленно приходя в себя, вытянула перед собой руку, посмотрела, как дрожат пальцы.

– Ты чего, Валь? – удивился ее поведению Викентий.

– Сама не знаю, Вик, – пожала плечами девушка и повернулась к нему. – Дай осмотрю рану.

– Не трать время, – отмахнулся молодой человек. – Боги мы али нет? До завтра зарастет.

– Боги… – эхом отозвалась Валентина и снова вытянула руку…

* * *

Результаты сражения оказались кровавыми. Сварожичи потеряли полтора десятка мертвыми и вчетверо больше ранеными. Скифы – три десятка погибшими и четыре увечными. Похоже, главной в сей разнице стала более плотная меховая одежда славян. Пришельцы с севера приготовились к более холодной погоде. Равные по силе удары одних убивали, других всего лишь калечили.

Связывать пленников победители не стали: безоружные люди со сломанными руками или ногами – все равно не противники. Просто снесли к кострам, а кое-кому даже оказали помощь, вправив кости или перевязав раны.

С дровами и съестными припасами проблем не было – скифы разбили возле мыса воинский лагерь, так что там имелось вдоволь и мяса, и хвороста, и хмельного кумыса. Пируй хоть до утра!

– Так кто у вас тут за воеводу, увечные? – поинтересовался у пленников великий Один, после того как славяне немного отдохнули, утолили первую жажду и голод.

– Я главный, сварожич, – приподнялся на локте воин с перебитой голенью. Черноволосый и кареглазый, он выглядел лет на тридцать; одежду мужчины украшали часто нашитые золотые колечки с костяными шариками в центре. Костюм дорогой, простому смертному не по чину. – Я Тогай, сын Карачана, вождя от рода Суховеев. Давай глумись, радуйся. В этот раз ваша взяла.

– Это верно, наша! – согласился Викентий. – Есть чему радоваться, не бродяжек квелых разгромили, а ворога сильного, крепкого, опасного. Тяжело победа нам досталась. Да в том и честь! Такой победой гордиться не стыдно. Переслав, вели налить воинам скифским по чаше кумыса! Хочу здравицу им сказать.

Славяне, переглянувшись, приказ выполнили – пусть и с плохо скрываемым неудовольствием. Викентий поднял трофейную чашу с сине-зеленой глазурью, кивнул в сторону пленников:

– Вы оказались редкостными храбрецами, степные воители! Вы дрались, когда мы выбили всех детей Табити! Вы не сдались, оставшись пешими и малым числом против потомков непобедимого Сварога! Вы бились до конца, выронив оружие лишь под ударами топоров и палиц. Выпьем за вашу отвагу, скифы! Почет и уважение настоящим мужчинам!

От такого тоста не отказался никто из побежденных, а бог войны добавил:

– Это была славная битва! Нам всем будет что вспомнить и что рассказать.

– Благодарю тебя за слова такие, великий Один, – не смог не ответить Тогай, сын Карачана. – Вы тоже сражались храбро и безжалостно.

– Вы воины, мы воины, – развел руками Викентий. – Нам ли не понимать друг друга? Мы те, кто смотрит в глаза смерти, защищая отчие очаги. Мы те, кто никогда не знает, сколько лет, дней или часов ему отвела судьба. Мы те, кто умеет каждый миг проживать так, словно он последний на этом свете. Но есть время для битвы, и есть время для пира. Давайте выпьем за то, чтобы нам доводилось куда чаще поднимать полную чащу у общего костра, нежели топорики на общем поле брани!

Мужчины выпили. Скифы чуть успокоились, многие потянулись за вяленым мясом, благо трофейного угощения славяне не жалели.

– Одного не понимаю, Тогай, – подлив кумыса сыну вождя, спросил пленника Викентий. – Чего вам вдруг взбрело в голову напасть на наши города? Вы потеряли в этом походе много людей, проливали кровь, но даже не остались в побежденных селениях! Они вам не нужны, вам не нравится там жить! Тогда зачем?

– А зачем ты пришел в нашу степь, Один?

– Я должен истребить как можно больше скифов в наказание за случившийся набег, – пожал плечами бог войны. – Отбить у степняков охоту разорять славянские города.

– Да нет же! – мотнул головой Тогай. – У нас война. И началась она не из-за ваших городов, а из-за того, что сын богини Макоши у ракитового куста отказался жениться на Ящере, дочери нашей праматери, богини Табити. Это вы, сварожичи, первыми нанесли оскорбление нам, скифам!

– Подожди-подожди! – вскинул палец Викентий. – Ты хочешь сказать, Тогай, что все вот это: набеги, война, трупы – случилось только потому, что паренек не захотел жениться на девчонке?!

– Это оскорбление!

– Ну конечно, оскорбление! – вскочил Викентий, покрутил головой: – Эй, Валентина! Скажи, что ты сделаешь, если парень у алтаря на тебе жениться откажется?

– Морду расцарапаю поганцу! – с готовностью ответила ведьма.

– Чурила, что ты сделаешь, если тебе баба откажет? – повернулся в другую сторону бог войны.

– Другую найду.

– А ты? – спросил еще одного воина Один.

– Да и пошла она тогда!

– А ты?

– Выпорю!

– А ты? – указал Викентий на одного из скифов.

– Значит, сама дура, – отмахнулся тот.

– Вот, видишь, Тогай, – вернулся к раненому пленнику бог войны. – Паренек девчонке отказал. Ее мамаша превратила бедолагу в камень. Считай, в морду дала божественным вариантом. Ну и ладно, ну и разошлись. Но почему после всего этого вас, храбрые воины, красивые и молодые мужчины, чьи-то братья, мужья, любимые, отцы, почему вас отправили умирать? Сколько вас погибло под Унором? Десять? Двадцать? Здесь еще тридцать лежит. Зачем?! Чего ради? Ради бабьего каприза? Девчонке вожжа под юбку попала, а мальчонка не почесал где надо! Почему из-за этого кто-то должен умирать?!

– Мы воины, сварожич! – твердо ответил скиф. – Мы защищаем честь своей праматери!

– А что, на ее честь кто-то покушался? – поморщился Викентий. – Девке приспичило, да не выгорело. Пустая блажь и бабьи дрязги! Бабьи споры меж бабами разрешаться должны, а не кровью мужской заливаться. Я понимаю, когда на пороге дома своего погибаешь, до последнего семью защищая. Сие есть почет и уважение. Но по ничтожной бабьей дури жизни, словно хворост, десятками сжигать?! – Бог войны красноречиво постучал себя согнутыми пальцами по голове.

– Но ты тоже по приказу бабьему приплыл! – попытался парировать скиф.