царице, Шуйский предложил отцу царицы и другим полякам отпустить их домой в королевство Польское, если они дадут клятву, что не поедут к врагу и не причинят опять какого-либо зла России. Поляки сделали это охотно, возблагодарив бога, что они вырвутся из рук убийц. После Якова дня упомянутого года их отправили из Москвы по дальней окольной дороге, чтобы они не попали к врагу per aliam viam[322], а добрались in suam regionem[323].

Когда об этом стало известно Димитрию второму, он отрядил несколько тысяч человек, которые должны были спешно выступить, чтобы перехватить царицу и ее спутников на дороге. Московиты оставляют царицу. Когда они встретились, московиты обратились в бегство, кроме воеводы, который остался при царице. А царицу вместе с ее отцом и со всеми находящимися при них поляками, не причинив им никаких обид, ратники, посланные Димитрием вторым, доставили в Тушинский лагерь под Москвой.[324] Но царица, а также и ее отец и все находившиеся при них были скорее этим обрадованы, чем огорчены, поскольку они были твердо уверены, что это действительно ее законный супруг, с которым она венчалась в Москве. Ратникам же, которые были за ней посланы, было приказано под страхом смерти ничего другого ей не сообщать.

Когда Димитрий получил сведения, что посланные им люди без всякого сопротивления со стороны московитов захватили царицу, и что они с ней на пути в лагерь, он обрадовался и развеселился, приказал выпалить несколько раз из больших пушек, а все ратники во всем лагере должны были в знак радости 3 или 4 раза выстрелить из мушкетов и других ружей.

Радость царицы обращается в печаль. Дорогой, приблизительно за 18 миль до лагеря, когда царица в карете радовалась и пела, один молодой польский дворянин набрался духу, подъехал к карете и сказал: “Марина Юрьевна, милостивейшая госпожа, вы очень веселы и поете, и стоило бы радоваться и петь, если бы вам предстояло встретить вашего законного государя, но это не тот Димитрий, который был вашим мужем, а другой”. Плохо это для него обернулось, лучше бы ему промолчать и предоставить все своему течению, ибо когда царица из-за этого сообщения так огорчилась, что ее радость и пение сменились на печаль и слезы, тот польский вельможа, которого Димитрий послал с ратниками за ней, заметил, что она огорчена и не так весела, как прежде, а потому спросил, отчего она так молчалива и печальна, когда она по справедливости должна еще больше радоваться, чем раньше, так как скоро приедет к своему государю. Она ему ответила: “Это верно, сударь, но я узнала кое-что иное”. В конце концов, по его неотступному настоянию она не смогла умолчать о том, кто с ней говорил и о чем и т. д.

А когда дворянин, признавшись в своем разговоре с царицей, указал также и на то, что не он один об этом говорит, а большинство в лагере об этом хорошо знает, вельможа приказал его, связанного по рукам и по ногам, отвезти в лагерь к Димитрию, а тот без долгого разбирательства приказал посадить его живым на кол, чего с ним не случилось бы, если бы он держал язык за зубами, ибо, как справедливо говорится: “Болтовня сгубила многих, кто прекрасно мог бы жить в мире и покое”.

И хотя царица прекрасно поняла, что ее кормят напрасными надеждами, ей все же пришлось выказывать больше радости, чем у нее было на душе, для того чтобы никто не заметил фальшивую игру. Однако она не поехала прямо в лагерь к Димитрию, а приказала разбить в четверти мили оттуда отдельный лагерь для себя и тех, кто был при ней, и они с Димитрием стали посылать вести друг другу и, наконец, порешили, чтобы отец царицы ехал в Польшу, а она осталась в лагере у своего супруга Димитрия (scilicet — ну конечно). Но от супружеской жизни они должны были воздержаться, пока Димитрий не овладеет московским престолом и не сядет на него. В этом Димитрий должен был поклясться перед богом, после чего он в радости отправился к царице: оба отлично справились со своим делом и приветствовали друг друга с плачем и слезами, очень ласково и любовно. В этот день благодаря этой комедии многих людей с прекрасным зрением поразила полная слепота. Перед всем народом она оказала Димитрию надлежащее уважение, как если бы он был ее возлюбленным супругом и государем, и он ей также. Это разнеслось по всей стране, и многие поэтому решили, что он verus Demetrius[325]. Отовсюду князья и бояре во множестве шли к нему в лагерь и сдавались.[326]

Шуйский, видя, что бог не шлет ему счастья, обратился к помощи дьявола и его орудий, стал вовсю заниматься колдовством, собрал всех слуг дьявола, чернокнижников, каких только можно было сыскать в стране, чтобы то, чего не сумел бы один, мог бы сделать другой. У многих беременных женщин он велел разрезать чрево и вынуть из него плод, а также убить много здоровых лошадей и вынуть у них сердце. Тем самым колдуны добились того, что если такое сердце куда-либо закапывали или зарывали, то люди Шуйского побеждали, стоило только воинам Димитрия перейти за эту черту. Если же московиты переходили за эту черту, то тогда поляки их одолевали.

Пришли из Москвы к Димитрию второму и многие знатные вельможи, среди них один именитый князь по имени Василий Мосальский, но как только он узнал, что это не прежний Димитрии, а другой, он со многими боярами вернулся через несколько дней в Москву и всенародно объявил, что это не Димитрий первый, а новый вор (ein neuer Worr) и обманщик. Когда москвичи узнали об этом, они стали говорить друг другу: “Если это так, то мы станем иначе относиться к этому делу, и вор (der Worr) с его поляками города не получит, даже если бы нам всем с женами и детьми пришлось бы отдать за это жизнь”.[327]

Они приняли со своим царем Шуйским решение послать в Шведское королевство и просить, чтобы им прислали воинских людей из чужих народов. С этой целью туда был послан для выполнения этого поручения именитый вельможа Михаил Скопин.[328] Московиты тем более старались и стремились добиться успеха в этом деле, что два отпетых негодяя и изменника, убежавших от Димитрия второго и прибежавших в Москву после прихода упомянутого князя Мосальского, взошли при всем народе на Лобное