Мэрдок – так звали слугу, – как китайский болванчик, послушно закивал головой.

– А теперь говори: где охрана?

– Те, кто был на первом этаже, все спали. Командование на себя взял Леннинджер – он главный дворецкий Президентского особняка, и он когда-то воевал во время Мятежа. Он и приказал забрать оружие у спящих агентов – но это всего лишь четыре револьвера, и два были у нас с Диксоном, и еще один у Томпсона. И у самого Леннинджера. Но они с Томпсоном охраняют входы в особняк.

– Хорошо, тогда давай для начала взглянем на президентскую спальню.

Навстречу нам попалось несколько насмерть перепуганных слуг, но, как нам и говорил Мэрдок, ни один не был вооружен. Дверь опочивальни первого лица американской демократии была приоткрыта. Ни Хоара, ни его спутницы там не было – лишь кровать под балдахином с пятнами крови на скомканных простынях, а также шкафы, тумбочки, и небольшой столик с пустой бутылкой зеленого стекла и почему-то ровно одним стаканом. И фривольные картины на стенах.

Часть ребят я направил к парадной и западной лестницам, а Мэрдоку сказал, чтобы он провел нас к черной – на плане Ричардсона ее не было. Она оказалась скрыта за искусно замаскированной дверью. На площадке первого этажа, скрытой за точно такой же дверью, я увидел в тусклом свете небольшого оконца человека, лежавшего на полу в луже крови. Мы осторожно подошли к нему.

– Кто это? – спросил я у Мэрдока.

– Личный дворецкий президента, сэр. Колин Мак-Нил.

Мак-Нила я ни разу до того не видел – связь с ним держал его кузен Роберт. Нагнувшись над ним, я приложил пальцы к его сонной артерии и уловил чуть слышный пульс.

«Жив, слава богу!» – подумал я.

– Васильев, Джонсон, окажите ему первую помощь, – скомандовал я. – А этого, – я показал на Мэрдока, – свяжите.

Колин чуть приоткрыл глаза и еле слышно прошептал:

– Хоар… Это он… Я не смог… Он… с женщиной… вниз, – и раненый снова потерял сознание.

На цокольном этаже Хоара нигде не оказалось, но в угольной яме мы обнаружили обнаженное тело миловидной женщины. И, в отличие от Колина, она была мертва – голову ее кто-то, вероятно, сам Хоар, размозжил валявшейся здесь же лопатой для угля.

– Внимание, первый на связи! – я вызвал по рации всех своих бойцов. – Хоар сбежал. Тщательно проверяйте всех, кто удаляется от Белого дома. Повторяю – всех. Мы должны поймать этого мерзавца!

1 сентября (20 августа) 1878 года. Вашингтон. Камера городской тюрьмы

Огастас Мерримон, бывший сенатор от Северной Каролины

Представьте себе: камера человек, наверное, на десять – это при условии наличия в ней двухэтажных кроватей. Высоко на покрытой черными разводами стене – крохотное окошечко с очень грязным стеклом, из которого в камеру проникает не так уж много света. Ни единой кровати – и даже матрасов или одеял. В углу – ржавое ведро, служащее парашей; два раза в день одному из нас разрешено его выносить, и за эту привилегию случались уже и ссоры, иногда перераставшие в драку. А на каменном полу ночью – четверо сенаторов, десяток членов Палаты представителей и семеро новых соседей по камере – простых вашингтонцев, у которых нашли некие листовки, сбрасываемые югороссами с летательных аппаратов.

Да, как оказалось, все-таки у югороссов имеются такие машины. По словам новичков, есть такие, что летят очень быстро, а другие медленней, но могут зависать в воздухе. Мы их даже успели услышать, но не увидеть – перед нашим окном они то ли не появлялись, то ли мы их попросту не разглядели. Тем более что треть из нас очень больна, а кашляют практически все. Сами попробуйте поспать на голом камне, тогда поймете, что я имею в виду.

Когда меня, связанного и избитого, пригнали сюда, из камеры как раз выводили с десяток арестантов, в руках у которых были свернутые матрасы. После этого меня загнали внутрь, саданув пару лишних раз по спине, да так, что я начал плеваться кровью, развязали и заперли дверь. Минут через пять мое уединение закончилось – в мои апартаменты начали загонять товарищей по несчастью из обеих палат Конгресса. Последним, к моему великому удивлению, ввели сенатора Денниса – того самого, который все время, как говорится, пытался усидеть на заборе[46].

До последней волны арестов у нас в камере было до восемнадцати человек, но четверо из них – мой тезка сенатор Гарланд и трое конгрессменов[47] – успели скончаться, а многие другие, включая сенатора Денниса, очень плохи и вряд ли протянут больше одного или двух дней, даже если их освободят. Впрочем, и я вряд ли их переживу больше чем на неделю или две, подумал я. Слишком уж сильно надо мной покуражились…

Неожиданно послышались то ли раскаты грома, то ли далекая канонада. А через несколько минут громыхнуло уже ближе. Я увидел, как на лицах моих сокамерников появлялась надежда.

– Значит, так, – сказал я. – Судя по всему, это то ли Тёрчин, то ли югороссы, ворвавшиеся в Вашингтон. Но про нас вряд ли кто-нибудь знает. Более того, вполне вероятно, что нас попросту всех прикончат, когда югороссы или тёрчинцы – нам это уже будет все равно – доберутся до тюрьмы.

– И что же нам делать? – уныло промямлил Деннис.

Эх, не служил он в армии. Мне довелось, пусть недолго – в начале мая шестьдесят первого года я пошел добровольцем в Четырнадцатый Северо-Каролинский полк, а в июне меня из-за нехватки офицеров назначили капитаном. Хорошо ли я воевал, не знаю, но поучаствовать в нескольких операциях я успел. Но осенью того же года мне неожиданно предложили стать новым прокурором Восьмого округа моего родного штата, и я позволил себя уговорить перейти на эту должность. За что мне до сих пор мучительно стыдно – я просидел практически всю войну в тылу. Но кое-какой боевой опыт в первый год войны я все же успел получить.

– Оружия у нас нет – нет даже топчанов, у которых можно было бы оторвать доску. Остаются лишь параша – ее я выплесну в лицо первому, кто войдет, – и кулаки. Так что те из нас, кто может хоть как-то сопротивляться, подходите ко мне. Давайте хоть уйдем красиво из этой жизни, как мужчины, а не скотина на бойне.

Желающими оказались практически все, вот только физически на это были способны всего девять человек, не считая меня – шестеро новичков, сенатор Спенсер и двое из Палаты представителей. Я распределил между ними роли и добавил:

– Действуем по моему приказу. Если я выйду из строя, то командует сенатор Спенсер.

Удивительно – еще пять минут назад казалось, что вокруг меня практически все выглядели как ходячие – точнее, лежачие – трупы, не способные даже встать на ноги. А сейчас на лицах многих появилось выражение людей, у которых возникла хоть какая-то надежда на будущее. Я подумал, что надеяться нам, собственно, не на что. Но, как сказал один из новых, в листовке, за которую его сюда посадили, была статья самого Марка Твена. И в ней приводились слова одного из югороссов: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Вот я и хотел умереть стоя.