«Интересная фамилия», – подумал я, но вслух лишь спросил:

– Еще охранники есть?

– Внизу двое, у входа двое и двое на третьем этаже.

Ну, нижних мы уконтрапупили – одного контузили, второго, который стрелял в меня на лестнице, я завалил. Двоих с этого этажа тоже можно отминусовать. Остались еще двое – наверху. Что ж, попробуем с ними договориться по-хорошему.

Я подошел к лестнице и громко крикнул:

– Парни, если вы сдадитесь, то я обещаю вам, что вы отправитесь домой. Даю вам честное слово.

Через минуту кто-то ответил мне сверху:

– Хорошо, мы сдаемся.

– Оружие ваше где?

По ступенькам лестницы загромыхали два револьвера. Потом показались два охранника с поднятыми руками.

– Ну вот и хорошо, – сказал я, опуская оружие. И зачем было палить? – Молодцы. Теперь давайте открывайте камеры – но только те, где сидят политические. А то ваши подопечные совсем с ума сойдут от страха.

1 сентября (20 августа) 1878 года. Риджвилл, Южная Каролина

Художник и волонтер Василий Васильевич Верещагин, прикомандированный к Экспедиционному корпусу армии Югороссии

«Тук… тук… тук…» – в последний раз простучали колеса вагона. Кто-то открыл дверь в вагон первого класса, в котором вместе со мной путешествовали высшие офицеры Экспедиционного корпуса, а также мой друг Сэм Клеменс. Было около половины двенадцатого, и жара стояла неимоверная. Даже в Индии я не припомню, чтобы пот лил с меня ручьем, как в бане. А здесь местные еще и смеются – мол, это ничего, нормальная температура. Вот прибыли бы вы в «собачьи дни», в середине июля, когда действительно жарко, тогда бы поняли, каково грешникам в пекле.

Может, зря я не остался в Чарльстоне. Ведь говорил мне Александр Александрович Пушкин еще по дороге сюда, мол, Василий Васильевич, не стоит вам покидать Чарльстон, там и бризы с моря, и тенистые сады, да и сам город весьма приятный во всех отношениях. Вот только я из-за своей гордыни и упрямства ответил ему, что не привык отсиживаться в тылу, и указал на своего Святого Георгия, полученного мною когда-то в Самарканде. Да и Сэм, который еще на корабле признался мне, что хотел бы задержаться на побережье, увидев, что я настырно напрашиваюсь в экспедицию, тоже неожиданно попросился с нами.

В Чарльстон мы прибыли около половины десятого утра. Кто-то мне говорил, что это самый красивый город во всех Североамериканских Соединенных Штатах. И он был действительно хорош – множество прекрасных особняков, утопавших в садах; величественные храмы, частично еще колониальной постройки. И все это на берегах одной из самых красивых гаваней мира. Вот только мне сразу бросалось в глаза наличие большого числа людей в траурной одежде посреди всеобщего ликования и сотни свежих могил у церквей, мимо которых мы проезжали по дороге на вокзал. Я даже сделал пару карандашных зарисовок для будущих картин.

Когда же мы выехали из города, вокруг потянулись пейзажи, напоминавшие мне увиденное в Болгарии – обугленные руины поместий, домов и даже хижин, стервятники, кружащие в синем небе. И куда ни посмотри, кресты, кресты, кресты… А у большинства увиденных нами людей глаза красные от слез. Но они были рады встрече с нами и приветственно махали нам вслед.

Железную дорогу янки не тронули – вероятно, они надеялись в самое ближайшее время вернуться в Чарльстон. Ведь после недавней битвы за город командовать войсками, верными правительству, в Вашингтоне было поручено печальной памяти генералу Шерману – тому самому, который в свое время сжег множество городов в Джорджии и в Южной Каролине. Этот новоявленный Аттила практически каждый город, через который проходили его войска, велел превращать в развалины. А некоторые, особо ненавидимые им города, например, Атланту, по его приказу расстреливала зажигательными бомбами артиллерия.

Чарльстону повезло – его Шерман спалить не успел, да и Конгресс потребовал оставить его в целости и сохранности, после того, что этот вандал сделал с Колумбией, несмотря на приказ не трогать город. Но вряд ли жемчужина побережья уцелеет, если генералу удастся его захватить и в этот раз. А подтверждением того, что случилось бы с ним сейчас, могли послужить все еще дымящиеся руины центра Риджвилла – то, что не было уничтожено изначально, люди Шермана подожгли, когда его покидали.

Единственное, что они не тронули, – это железнодорожную станцию – вероятно, в ожидании скорого возвращения по железной дороге. Сохранилось все – здание вокзала, мастерская, железнодорожная петля и целых четыре пути, – здесь сходились две железные дороги, первая из которых вела в Колумбию, а вторая в Эйкен и далее в Огасту в штате Джорджия.

Нас встретил лично генерал Форрест в сопровождении двух отделений солдат. Меня изумило, что одно из отделений полностью состояло из негров. Как только Александр Александрович сошел на перрон – впрочем, перроном это назвать было сложно, так, земляная насыпь вдоль рельсов, – Форрест обнял его, а затем сказал:

– Добро пожаловать в Риджвилл, господа. С вашего позволения, я похищу у вас генерала Пушкина и его офицеров, а остальных дожидается только что приготовленный обед. Сержант Фримен, – он показал на негра-сержанта, – и его люди отведут вас туда, где вас накормят, а после разместят вас в домах в уцелевшей части города.

Мы с Сэмом шагали рядом с Фрименом, и я не раз ловил на себе его робкие взгляды, как будто он хотел меня о чем-то спросить. Я улыбнулся:

– Сержант, не бойтесь. Я не кусаюсь.

– Простите меня, сэр… Скажите, а вы русский? Или югоросс?

– Русский, сержант. Просто русский.

– Видите ли, сэр… Когда я служил в Восемьдесят втором цветном полку, нам лейтенант рассказывал о том, что в газетах писали о вас. Дескать, конфедераты и русские хотят вернуть нам рабство и что в России до сих пор все негры – рабы. Скажите, это… неправда?

– Нет ни в России, ни в Югороссии рабов, ни черных, ни белых. Да и негров у нас нет. Впрочем, когда-то давно турецкий султан подарил нашему императору Петру раба-эфиопа – есть такой народ в Африке. Петр его сразу же освободил, крестил в православие, и стал он Абрамом Петровичем Ганнибалом, который дослужился до генерала и честно служил своей новой родине.

Фримен и другие негры слушали с открытым ртом, а я продолжил:

– Внучка его, Надежда Осиповна Ганнибал, вышла замуж за Сергея Львовича Пушкина, принадлежавшего к древнему дворянскому роду. И сын их, Александр Сергеевич, стал величайшим русским поэтом. А его сын, Александр Александрович, – наш генерал.

Я внутренне усмехнулся, увидев, как негры начали смотреть на Пушкина, шагавшего в компании с Форрестом и другими чуть поодаль, с нескрываемым обожанием. Через несколько сотен футов офицеры зашли в какой-то дом, а нас повели дальше, туда, где под деревьями нас ждали столы с едой.

Покормили нас сытно и относительно вкусно – тушеное мясо с рисом и бобами, кукурузные лепешки, пиво… А после этого к нам прибежал гонец и сообщил, что нас срочно вызывает генерал Пушкин.