Пока ты не сам столкнешься с этими мелкими тварями, рассказы об их проделках вызывают исключительно улыбку. Скажем, один из моих знакомых рассказывал, как на кухне на него напал посудный шкаф, много лет спокойно висевший до этого на стене. Шкаф был деревянный, гладкий и красивый, и хозяин им гордился до тех пор, пока в один прекрасный день этот шкаф не прыгнул на него со стенки. Вслед за этим со стены посыпалась труха, и оказалось, что задняя деревянная основа шкафа была настолько изъедена прожорливыми ча, что превратилась в прах. При этом спереди шкаф никогда не менял своего вида, и именно такой, гладкий и красивый, он внезапно чуть не прибил своего хозяина.

Другой мой мьянманский знакомый сокрушался, что у него раньше был русско-мьянманский словарь, но теперь его нет — весь съела ча. Третий заметил что-то непонятное с паркетным полом: доски в нем стали вдруг ходить ходуном. У четвертого ча напали на бельевой шкаф и устроили пир духа, прогрызая насквозь лежащие стопкой простыни. У пятого они во многих местах перегрызли в стене провода, и электрическую разводку во всей квартире пришлось делать заново. У шестого… неважно, что было у шестого, все равно нашествие ча ничем хорошим для него не кончилось.

Список событий, связанных с появлением ча, в Мьянме могут продолжать бесконечно. Причем эти существа обычно обнаруживают свое присутствие тогда, когда они уже что-то испортили до состояния полной негодности. А травить их — занятие довольно бесперспективное, потому что любую газовую атаку они спокойно переждут в норе, прогрызенной в каком-нибудь дорогом вашему сердцу деревянном изделии. При этом престижные кондо они любят гораздо больше, чем дешевые мьянманские квартиры: в кондо обычно паркетные полы и много вкусной новой мебели.

Именно поэтому я периодически брал в руки ботинки и смотрел — может они уже давно съедены прожорливыми ча. Ботинки выглядели как новенькие. С чусвтвом глубокого удовлетворения я ставил их на место.

Однажды, в разгар сезона дождей, мне позвонил мой друг Чжо.

— Сегодня новый министр улетает с визитом в Японию, — сказал он. — Я еду в аэропорт на проводы. Поехали вместе? — А что я буду там делать? — спросил я. — Да ничего. Просто посидишь со всеми в ВИП-зале. Может, министр задаст тебе какой-нибудь вопрос. — Но я не похож на японца, — возразил я. — Японцев он в ближайшие дни еще насмотрится, — философски заметил Чжо. — А вот русских он там точно не увидит…

Я выглянул в окно. Там было пасмурно и шел тропический дождь. В квартире было темно, неуютно и пахло сыростью. В сезон дождей многие мьянманцы жалуются, что у них темнеет в глазах, и списывают это на какую-то неизвестную науке инфекцию, хотя ясно, что и без инфекции под темными тяжелыми тучами белого света явно недостаточно. В разгар сезона дождей в Мьянме темно и неуютно везде, и сыростью пахнет тоже повсеместно.

— Хорошо, — сказал я. — Заезжай за мной. Надеюсь, галстук не надо? — Нет, офисная рубашка с длинным рукавом будет в самый раз, — сказал Чжо. — И ботинки! Обязательно ботинки! Никаких тапок!

За окном продолжал поливать дождь, а я стал думать, что мне надеть.

Вообще, сезон дождей в Мьянме — примерно такое же депрессивное время для людей как полярная ночь. Даже когда нет дождя, все вокруг тебя словно покрыто тонким слоем воды. Постиранная одежда сохнет дня три, но так и не высыхает. Хмурое небо, зашкаливающие влажность и духота убивают ощущение комфорта в любой жизненной ситуации. Еда кажется не такой вкусной, и прочие радости жизни выглядят гораздо более тусклыми, чем в те дни, когда светит солнце.

Одна из преподавательниц русского языка в России написала мне, что она как-то задала своим студентам-мьянманцам вопрос о том, когда в Мьянме день длиннее — в марте или в июне? Все студенты, не раздумывая, ответили: «Конечно, в марте день длиннее!».

И дело тут не в печальном качестве мьянманского образования, и даже не в том, что чем ближе к экватору, тем различие длины дня и ночи в разные времена года все меньше. По большому счету студенты-мьянманцы были правы: в марте день действительно длиннее.

Март — это разгар сухого жаркого сезона. На небе, как правило, ни облачка, и вовсю светит солнце. Когда оно уходит за горизонт, небо еще долго остается светлым, а значит, день продолжается.

В июне все совсем по-другому. Весь день на небе висят толстые свинцовые тучи, и даже в полдень кажется, что наступают сумерки. В эти дни вершина Шведагона очень часто бывает не видна из-за низких темно-серых облаков. Солнце не может пробить этот слой, даже когда оно светит вертикально. А когда оно начинает клониться к закату, темнота наступает уже тогда, когда оно еще не ушло за горизонт, но его свет уже не почти не достигает поверхности. Поэтому сумерки в разгар сезона дождей на самом деле бывают ранними или кажутся таковыми.

Было четыре часа дня, или, в соответствии с миропониманием мьянманцев, четыре часа вечера. Чтобы заглянуть в шкаф, пришлось включить свет.

Разглядывая гардероб, я размышлял о том, что надеть черные офицальные брюки — значит капитулировать перед всеобщим мокрым пессимизмом. Тем более, что на глаза сразу же попались темно-зеленые штаны, которые я не надевал уже почти полгода. На мое счастье никто не успел прогрызть в них дыру, и плесень тоже как-то прошла мимо. Надевая эти штаны, я чувствовал себя героем, бросающим вызов дождливой серости окружающего мира. И уже под влиянием нахлынувшего драйва я уверенным шагом направился туда, где на стеллаже для обуви тускло сияли мои светло-коричневые ботинки…

А потом мы продирались с Чжо на его машине через узкие улицы янгонского даунтауна. Только что прошел очередной ливень: в Мьянме тропические дожди начинаются обычно пятнадцатиминутным стремительным водопадом и потом продолжаются двухчасовой мелкой моросью с серого неба; китайцы называют такую морось «мао-мао-юй» — «волосатый дождь». Одна из главных улиц даунтауна, названная в честь бирманского полководца Маха Бандулы, была покрыта водой по колено. Люди, задрав юбки, медленно брели по ней, нащупывая опору в скрытом под мутной водой щербатом тротуаре. На выступе старой стены украшенного рюшечками колониального здания комфортно разместилась парочка мокрых крыс, крутила в воздухе носами и с интересом наблюдала за происходящим. Чуть в стороне какой-то человек, сидевший на первых незатопленных ступенях крыльца подъезда, делал бредущим по воде людям страшные глаза и показывал на большой уличный трансформатор, нижняя часть которого была погружена в воду. Постоянно приходилось останавливаться и ждать, когда пассажиры и водители оттолкают на то место, где в сухое время находится обочина дороги, очередную машину, которая отказалась заводиться из-за того, что в ней замкнула электрика.

Чжо терпеливо ждал, когда дорога впереди будет свободной: мы выехали с большим запасом именно с поправкой на половодье в даунтауне. Чжо, прочитавший много книг по истории Янгона и часто сопровождавщий по городу японских вип-персон, высказывал мысли о том, что когда эта улица носила имя вице-короля Индии лорда Дальхузи, она наверняка была куда суше. По его словам, как только что-то с иностранным названием переименуют на мьянманский лад, с этого момента обязательно начнется разруха. Дело тут в психологии мьянманцев: они знают, что все иностранное должно выглядеть красиво и чисто, и по мере сил пытаются хоть как-то поддерживать эту красоту и чистоту. А мьянманское вполне может выглядеть как угодно плохо.