Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чернокожий оказался знаменитым Юпитером, которому поручались дела, требующие особой смекалки, вроде получения денег с тех, кто покупал у Джефферсона гвозди.
Юпитер поздоровался, доложил о проведенной операции и ускакал.
— Примесь нашей крови меняет их, — сказал Джефферсон, прочитав мои мысли.
Юпитер был черен, как деготь.
Я показал на мальчугана, который карабкался по дереву, рискуя свалиться:
— Ваш внук ушибется.
Джефферсон покраснел до корней волос.
— Это деревенский мальчишка, из Хеммингсов, наверное.
Мальчик явно приходился ему сыном или внуком, следовательно, я совершил грубую ошибку, а незнание закона, как известно, не оправдывает преступника. Странно было ходить по Монтичелло и всюду встречать живые копии Джефферсона и его тестя. Словно нас всех превратили в собак, и, как один самец создает целое собачье общество, так Джефферсон оставил мощный след в крови африканских рабов и, подобно вожаку стаи (или турецкому султану), теперь оглядывал свои владения и наблюдал почти полную чистоту породы.
— Сейчас мы не можем их освободить. — Впервые я почувствовал некоторую неуверенность в голосе Джефферсона. — Как они будут жить? Кто будет о них заботиться? — Он вздохнул. — И тем не менее несправедливо, что одна половина населения попирает права другой.
— Вы когда-нибудь отпускаете своих рабов на волю?
Джефферсон кивнул.
— Я вот-вот лишусь прекрасного повара. Обещал отпустить его, как только он научит нового повара всему, чему научился, когда был со мной во Франции.
— Он превосходен.
— Знаю. К сожалению, он нашел место в Филадельфии, и новый хозяин его у меня откупает.
Потом я узнал, что Джефферсон никого из своих рабов не освобождал просто так. Однако иногда он разрешал рабам, нашедшим работу, откупаться, обычно деньгами, полученными в задаток от будущего хозяина. Сотня мужчин, женщин и детей, которыми владел Джефферсон в Монтичелло, составляла его капитал. Без них он не смог бы обрабатывать землю или производить гвозди и кирпичи, строить и перестраивать дома, писать Декларацию независимости. Судя по всему, он был добрым хозяином. Правда, сегодня мне уже трудно поверить, что Джефферсон, которого так любят цитировать демагоги-аболиционисты, и Джефферсон-рабовладелец, которого я видел в Монтичелло, — одно и то же лицо.
Джефферсон умел вовремя и «правильно» ответить на любой вопрос, касающийся морали. Но сам он редко отклонялся от оппортунистического курса, рассчитанного на то, чтобы обеспечить ему власть. Джефферсон, отменивший законы о смертной казни и объявлении вне закона за государственную измену в подготовленном им проекте виргинской конституции в 1783 году, за пять лет до этого объявил законным правом каждого поймать и убить некоего Джозию Филипса лишь по подозрению в преступлении. В более поздний период жизни Джефферсон в целом одобрял подобные постановления.
Джон Маршалл однажды сказал мне, что особенно презирает Джефферсона за незаконную расправу с Филипсом.
— Или ты уважаешь закон, — сказал Маршалл, — и право каждого гражданина на судебное разбирательство, или мы живем в джунглях беззакония, где каждый может стать жертвой сумасшедшего правителя или даже заблуждающегося большинства. В цивилизованном обществе нельзя убивать человека за то, что ты считаешь его, как Джефферсон считал многих, дурным человеком.
Джефферсон считал также преступлением, если солдат «предательски и нелестно» высказывался о властях Соединенных Штатов или о законодательстве какого-либо штата.
При поддержке монархиста Адамса эти строгости вошли в наш военный устав в 1776 году и были отменены только в 1806.
Позднее я расскажу о том, как Джефферсон устроил надо мной суд по обвинению в государственной измене, сфабриковал доказательства, угрожал свидетелям — ибо, как говорил он, мы не победили бы в Революции, «если бы наши руки были скованы наручниками закона», и есть «особые случаи, когда законы бессильны и когда спасение лишь в твердой власти диктатора или военно-полевом суде». Поразительно, что Гамильтон считал меня «потенциальным Цезарем» именно тогда, когда Джефферсон уже стал Цезарем и правил нами.
Но все это было еще впереди. Сейчас, на вершине зеленого холма, мы были союзниками.
— Ко мне приезжал Мэдисон — с невестой, которую вы ему сосватали.
— Мое главное достижение на третьей сессии конгресса.
— Мэдисон словно заново родился и, говорит, готов век сидеть у домашнего очага.
— Ну, в таком случае нам придется плохо. Если его не будет в палате, а вас в правительстве…
— Зато Аарон Бэрр сможет защищать наши интересы в Филадельфии.
Мы подошли к хижинам рабов. Крупные женщины в ярких платьях стирали белье в лоханках. В пыли играли дети, и над всем этим царствовал мой спутник, время от времени на меня поглядывавший, но отводивший карие глаза, словно пугливая лесная тварь, всякий раз, как я пытался задержать его взгляд.
Наконец мы перешли к политике.
— Знаете, кому федералисты обязаны своей недавней победой в Нью-Йорке…
— Гамильтону! — Он просто закричал.
— И несостоятельности Клинтона, — заключил я. — И потому через год я покидаю сенат.
— Значит, нам конец в конгрессе. — Он изобразил отчаяние.
Я продолжал:
— Я думаю возвратиться в ассамблею штата, где за два года, я уверен, добьюсь республиканского большинства.
— Вы считаете, что такое большинство возможно? — Он, сам того не замечая, сжимал и разжимал большие веснушчатые кулаки — на ум приходит Понтий Пилат (но это уже теперь!).
— Да. Дело в том, что скорее Клинтон проиграл Нью-Йорк, чем Гамильтон его выиграл. — Я остановился, заговорил напрямик. — Каковы ваши политические планы?
— Я в отставке, мой дорогой Бэрр. Посмотрите вокруг! У меня здесь хватит работы на оставшиеся мне десять-пятнадцать лет. — Он прожил еще тридцать. — Власть мне совершенно не нужна. — Не буду воспроизводить знакомые речи. Вашингтон, Джефферсон и Мэдисон произносили их вечно в разных вариантах на протяжении всей своей политической (а другой у них не было) жизни.
Когда речь об отставке окончилась, мы вернулись к сути дела как ни в чем не бывало.
Я продолжал:
— Четыре года назад я уступил в пользу Клинтона, получив заверение Виргинии, что в девяносто шестом году меня поддержат, если я выставлю свою кандидатуру в вице-президенты.
— Мне кажется, — Джефферсон подобрал в пыли старую подкову и стал ее удивленно рассматривать, словно в жизни не видел подков, — что Адамс без труда станет преемником Вашингтона.
— Думаю, все же не без труда. — Мне были известны кое-какие факты, которых он не знал. — Гамильтон тайно поддерживает Пинкни из Южной Каролины. Гамильтон считает, что Пинкни он сможет держать в руках, а Адамса — нет.
— Пинкни не выберут. — Он вдруг переменил мечтательный тон на совершенно земной.
— Согласен, но Гамильтон расколет федералистов. Нам это на руку.
— Нам?
— Вы ведь все еще интересуетесь республиканским
