Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выбора у меня нет, — сказал Джефферсон, приветствуя меня у наковальни. — Отдаю весь урожай за переделку дома. Гвозди идут в уплату за бакалейные товары. При таком уровне производства я погашу долги через четыре года.
Я похвалил его. Я и сам когда-то пытался с помощью гвоздей избавиться от долгов. Но от гвоздей что-то мало толку.
Джефферсон сел на лошадь и поехал со мной на холм, ни на минуту не умолкая. Ему в то время было около пятидесяти, он начинал седеть, его мучил ревматизм, и он мрачно считал его предвестником конца.
Джефферсон похвалил меня за то, что я выступал против договора Джея.
— Вы — самая светлая голова в сенате.
Я сказал, что, учитывая уровень моих коллег, это не такой уж комплимент.
Вдруг лошадь Джефферсона шарахнулась. Он с такой яростью дернул за поводья, что у лошади выступила кровавая пена. Он работал хлыстом, пока на теле у бедного животного не вздулись рубцы. Впервые я увидел, как он обращается с лошадьми.
На вершине холма меня пригласили полюбоваться неким подобием античных развалин. Большую часть здания разобрали. Кирпичи летели во все стороны, и стены исчезали; потом они опять воздвигались в соответствии с новейшим проектом Джефферсона.
— По-моему, нет ничего увлекательней, чем разрушать и снова создавать.
Мы ехали по лугу, где стояли бесчисленные печи для обжига кирпича. Повсюду сновали рабы. Я удивился, увидев, насколько они «светлы». Не знаю, говорят ли теперь так на Юге, но в те дни раб с большой примесью белой крови назывался «светлым». Мне стало не по себе при мысли, что столько мужчин и женщин, у которых кожа куда светлее, чем у меня, принадлежат мистеру Джефферсону.
Некоторые были очень красивы, особенно члены семьи Хеммингс; самая блестящая представительница этой семьи — Сэлли — была наложницей Джефферсона, родила ему по крайней мере пятерых. Недавно я узнал, что Сэлли живет с сыном в Мэриленде. Видимо, сына считают белым, и поэтому мать должна скрывать от соседей, кто она такая.
— Я получил светлых рабов в наследство от своего тестя, Джона Уэйлса, — вздохнул Джефферсон. — И не секрет — в Виргинии секретов нет — многие из них его дети.
Сэлли Хеммингс, тоже дочь Уэйлса, то есть сводная сестра покойной жены Джефферсона, и впрямь удивительно напоминала Марту Уэйлс, если верить портрету в столовой Монтичелло. Забавно, что, прелюбодействуя с красавицей рабыней, Джефферсон одновременно спал со своей золовкой! Хорошо бы послушать, как он морализирует на эту тему.
Сэлли приветствовала нас в дверях. Миловидная светлокожая девушка. В скромной роли экономки она воплощала джефферсоновский идеал жены — послушной, стеснительной и глуповатой.
— Мне совершенно ясно, что женщины уступают мужчинам по интеллекту. — Это он сказал за вином во время обеда. — О присутствующих я не говорю. И я не отталкиваюсь от теории Адамова ребра, а исхожу из фактов. — Затем он сказал еще несколько глупостей, которые я опроверг, приведя в пример мою Теодосию, которая знала латынь и греческий (если знание этих языков можно считать критерием) лучше, чем виргинский фермер-недоучка. Но спор носил дружеский характер — по крайней мере, насколько мне удавалось расслышать собеседника сквозь грохот падающих кирпичей, крики рабов и скрип телег.
Остальные гости были соседи Джефферсона, виргинские плантаторы, которые всегда хмелеют к концу обеда. Роль хозяйки играла дочь Джефферсона, Марта. В доме находились еще ее муж и две сестры Джефферсона, но они хворали и к столу не вышли.
— Я все лето только и делаю, что выхаживаю больных, — сказал Джефферсон.
В отличие от своих гостей он весьма умеренно пил хорошее французское вино и ел в основном овощи — очень разумная диета, я часто сам ей следую.
Как всегда, темой разговора стал Гамильтон. Джефферсон прямо-таки бесновался, когда речь заходила о сопернике.
— Колосс монархии — да, колосс, ибо нельзя отрицать, что он человек блестящего ума. Это так же неопровержимо, как то, что он продажен и рвется к власти даже сейчас, когда он как бы в отставке.
Я знал, что он рвется к власти, и поддержал Джефферсона. Гамильтон только что организовал ряд серьезных побед федералистов над нашей партией в штате Нью-Йорк. В результате я уступлю место в сенате тестю Гамильтона, а губернаторство перейдет от нашего Клинтона к их Джону Джею.
Джефферсона особенно взволновало, что Гамильтон наконец проявил свою склонность к насилию. Кто еще, кроме монократа, мог ввести двенадцать тысяч национальных гвардейцев в Западную Пенсильванию? И зачем? Чтобы схватить несколько фермеров, которые и не думали сопротивляться; они просто не хотели платить налог на виски, и были правы.
— Налог этот — глупая затея, — согласился я. Естественно, я не стал напоминать хозяину, что в бытность свою государственным секретарем он отнюдь не возражал против налога на виски.
— Мы и Революцию-то совершили для того, чтобы покончить с такими несправедливостями.
— Верно. Но сейчас у нас конституция, в которой ясно сказано, что конгресс властен облагать налогом и взимать его, и, стало быть, налоги платить следует.
— Конгресс — да! Президент — ни в коем случае! — Джефферсон умел быть потрясающим крючкотвором.
В данном вопросе, как и ранее в деле с Банком, он готовил почву для проведения в жизнь нуллификации, которая когда-нибудь, конечно, приведет к полному распаду союза штатов. Для Джефферсона конституция являлась удобным средством, когда позволяла ему делать, что он хотел, и монархическим документом, когда ему мешала. Он считал, что внутреннее правление — дело штатов, а внешняя политика — дело президента, наивно полагая в то время, что можно отделить одно от другого. Прозрение пришло к нему, когда, будучи президентом, он решил бороться с пиратами в Средиземном море, купить Луизиану, украсть две Флориды и, если удастся, прихватить и Кубу. К концу правления Джефферсона полномочия президента стали намного шире, чем в эпоху двух «монархистов» — Вашингтона и Адамса.
Дочь Джефферсона (очень на него похожая) попыталась переменить тему разговора, но Джефферсона уже понесло. У меня не хватает искусства точно передать поток его красноречия. Казалось, он мыслит вслух, и он заставлял слушателей мыслить с ним вместе, овладевал их умами настолько, что всякий раз, как он останавливался, подыскивая слово, мозг слушателя будто переставал работать, выключался, в ожидании, пока он снова начнет думать за всех, найдет подходящее выражение за всех. Что за дьявольский дар!
— Нужно было возбудить дело против Гамильтона, как только мы узнали о его друге Дуэре. Гамильтон, конечно, прекрасно знал, чем занимается Дуэр в
