Через минуту ко мне вошел немного смущенный молодой человек с объемистой кожаной сумой через плечо и поклонился большим обычаем. Стоило ему переступить порог, как я вспомнил давнюю историю, произошедшую с его отцом во время нашего похода на Смоленск.

– Ну, здравствуй, Миша, – улыбнулся я. – Экий ты здоровяк вымахал!

Молодец и впрямь удался и ростом, и статью, и белым лицом. Явно не одна девка в Замоскворечье по нему сохнет!

– Здравствуй, великий государь, – еще больше смутился посланец. – Прости раба своего нерадивого, что так задержался…

– Пустое, – прервал я гонца. – Лучше расскажи, как там, в Москве дела?

– Слава богу, все благополучно, – облегченно вздохнув, начал свой рассказ Шемякин-младший. – По всем церквам в колокола звонят о здравии вашего величества да молебны служат об одолении супостата!

– Славно.

– Царевны в добром здравии пребывают, а также и боярин Вельяминов с княгиней Щербатовой. Ждут вас домой с победой.

– А Матвей Иванович здоров ли?

– Ага, здоров, – обрадовался парень, что я назвал его отца по имени-отчеству. – Только летом прихворнул немного, да слег, а так здоров.

– Будешь дома, – улыбнулся я, – скажи, чтобы выздоравливал. Мне верные слуги нужны!

– Непременно передам.

– Ну, давай свои послания, разбираться будем, что да как.

Мишка с готовностью снял с плеча свою «почтальонскую» сумку и поставил ее передо мной.

– Гляди, государь, все печати целы! Спал вполглаза, ел с оглядкой, скакал днями и ночами, а послание из рук не выпускал!

– Молодец, – кивнул я. – За верную службу жалую тебя конем, кубком и десятью рублями к окладу. А теперь ступай и передай, чтобы кликнули ко мне дьяка Анциферова, а то я с этими бумагами до вечера не разберусь.

– Слушаюсь! – еще раз поклонился обрадованный Мишка и ринулся исполнять повеление.

Сломав сургучные печати, которые, к слову, сам я несколько лет назад и ввел в оборот на Руси, разрезал ножом многочисленные завязки и принялся разбирать корреспонденцию. Вот это свернутая в трубку грамота с патриаршей печатью от Филарета. Следом еще одна от Вельяминова, потом деревянная шкатулка с гербом Мекленбурга – наверняка из Ростока от Болика. И большой тубус с печатью Посольского приказа. Похоже, Клим вернулся из своего вояжа, а может, просто донесение прислал. И, наконец, в самом низу не сверток и не тубус, а конверт из плотной бумаги. Так могла запечатать письмо только Алена. Я сам ее научил…

– Ну, где там Анциферова черти носят? – прикрикнул я.

– Послали уж, государь! – просунул в дверь голову Бурцов.

– Что-то долго, – пробурчал я. – Ты сам-то грамотный?

– Разумею премудрость сию, – важно кивнул спальник.

– Тогда поди сюда. Ну-ка возьми этот свиток и прочитай, что там…

Лучше бы я этого не делал. Нет, придворный действительно оказался грамотным, что для русских дворян не такая уж редкость. Но вот читал он до сих пор в лучшем случае Часослов или еще что-то в том же духе. Во всяком случае, именно так он и начал читать послание от Никиты. Нараспев и с выражением!

– Все, свободен! – велел я, отбирая документ у незадачливого чтеца.

Пока не пришел мой секретарь, пришлось вникать самому. Если коротко, в Москве все обстояло благополучно. Науки, ремесла и торговля процветали, а население благоденствовало. Правда, отдельные и в целом нетипичные для народа-богоносца элементы по-прежнему замышляли измену, но Вельяминов регулярно вскрывал их коварные замыслы. Причем настолько успешно, что темницы немножечко переполнены, а потому, цитирую: «надежа-государь, надо что-то решать».

По поводу моих воинских успехов была кратенько выражена бурная радость, а затем шло перечисление, где и какие заложены крепости на новой засечной черте. Какие гарнизоны и пушки в них поставлены, а также количество поселенцев с упоминанием вероисповедания. Ну да, сейчас именно религия определяет национальную принадлежность. Православный – значит, русский. Лютеранин – немец, даже если чех. А католик, хоть ты тресни – лях!

Известия из Мекленбурга тоже в целом радовали. В старинных моих вотчинах все обстояло благополучно: нивы колосились, города богатели, беженцы от имперских войн вносили, конечно, некоторую сумятицу, но их старались как можно быстрее переправить за границу моего богоспасаемого княжества, в том числе и на Русь.

К слову сказать, я сам приказал никого не неволить, в особенности людей упоротых на почве религиозного фанатизма. У меня тут своих таких хватает. Вот ремесленников добрых, рудознатцев, крестьян – это всегда пожалуйста. Купцов тоже можно.

Пока я разбирался с письмами, примчался наконец Анциферов и засел за дипломатическую почту. Все же Первак у меня не один год личным секретарем был, а потому к гостайне, что называется, допущен. Правда, с ним явились и неразлучные Митька с Петькой. Сели рядком и глазами лупают. Интересуются. Особенно царевич.

– Господин Рюмин пишет, что визит его к римскому кесарю Фердинанду происходил с небывалой ажитацией, но к консенсусу не привел, – доложил дьяк, закончив с первым письмом.

– Что?! – удивился я.

– Тут так написано, – пожал плечами наставник царевича.

– А ну-ка, дай, – отобрал я у него послание, чтобы лично прочитать то же самое. – Где только слов таких набрался!

– В Европах человек обретается, – тяжко вздохнул Анциферов, в свое время из-за женитьбы упустивший возможность учиться в Ростокском университете. – Привык к политесам.

Судя по всему, Первак успел подцепить модную в будущем у отечественной интеллигенции болезнь. В смысле восторженное отношение ко всему, что находится там, где вечером за горизонт заходит солнце.

– Как привык, так и отучим, – хмыкнул я, прикидывая расклады.

В общем, все понятно. Император сейчас на коне. Подавил восстание чешских сословий, выгнал «Зимнего короля» Фридриха Пфальцского и решил, что бога за бороду держит. Поэтому никого слушать не готов, кроме тех случаев, когда говорят что-нибудь приятное лично ему. Протестантские князья кажутся ему испуганным сбродом, что, в принципе, так и есть. Поэтому их можно и поприжать.

Говоря по чести, мне нет дела до обид и притеснений Евангелической лиги. Эти уроды сами подняли бучу, потом сами испугались и лишили поддержки восставших чехов, теперь пожинают плоды своей трусости. Но есть как минимум два короля, уже примеряющих на себя венец и тогу «защитников истинной веры», и оба приходятся мне родственниками. Кристиан Датский и Густав Адольф.

Выступи они единым фронтом, имперцам пришлось бы тяжко, но нет. Двум орлам в небе тесно. Поэтому первыми в бучу полезут датчане и получат по рогам. Дядюшка Кристиан может сколько угодно мнить себя великим полководцем, но против Тилли не устоит. Оно бы и бог с ним, но, идя против Империи, его армия никак не минует Мекленбурга, и тут, куда ни кинь, всюду клин.