Слабый, на пределе слышимости звук. Крышка телепорта вновь поднимается пусто. Такой вот фокус с колпачком…

"Следующие ты, ты и ты… Ладно, координатор. Я сам расскажу там обо всем. И семьи навещу. Работай спокойно. У тебя здесь сейчас будет очень много работы"

"Слушай… Ты должен. Мы им должны. Ты понял? Живых потерь двое. Третьей быть не должно"

Я улавливаю раздумье старшего ликвидатора. Сомнение, медленно переходящее в решимость.

"Я сделаю все, что смогу"

- Значит, так. Сегодня вы ночуете здесь, а завтра отправитесь домой. Пора возвращаться к работе.

Что?! В глазах у меня стоит видение Ирочка стоит, оскаленная, с занесенными для перекрестного удара клинками, а из пролома в стене лезут жуткие человекообразные твари. Извивающееся четвертованное тело Ивана, шея вытягивается и вытягивается, разевается пасть с блестящими отравленными иглами клыков… Да ноги моей никогда больше не будет на той квартирке!

Уэф смотрит укоризненно, я ощущаю его досаду. И когда этот балбес отучится ляпать, не думая?…

- У тебя остался твой… гм… старая квартира. У вас в Москве масса работы, не могу же я отправлять вас отсюда каждое утро коконом!

Точно. Как я забыл про свой старый курятник. Конечно, комфорт не тот, но все необходимое на первый раз имеется. Главное есть диван…

- Ну кто про что… А в той трехкомнатной квартире вы с Иоллой никогда не бывали, в ней жили лица… да, кавказской национальности. Все соседи подтвердят. И на работе тоже, и у нее и у тебя. Вы всегда жили в твоем… гм… да. Откуда у молодых интеллигентов деньги на трехкомнатную квартиру в Москве, сам подумай?

Интересно. Когда же вы успели все провернуть?…

Уэф все еще мрачен, но в глазах уже затлели маленькие огоньки.

- Это у вас с Иоллой мысли заняты в основном освоением дивана, а мы с матерью времени не теряли. И вся команда старалась.

- Еще вопрос можно? Оттуда до моей работы, да потом до ее… А у нас только одна машина. Как мы будем успевать?

Уэф смотрит с недоумением

- У вас две машины, я разве не сказал? Точно, забыл… Привык, понимаешь, к телепатии. Они обе стоят в твоем личном гараже во дворе соседного дома. Это надежнее, чем на стоянке. Система охраны периметра и все такое…

- Зачем?

Уэф задумчиво смотрит на меня.

- Понимаешь, какое дело… Вражеская сеть обезглавлена и расчленена, но, умирая, эта тварь особенно опасна, так как почти непредсказуема. Вспомни этого… Ивана! Так что предосторожность не помешает.

- Ясно. А машиныто какие? И гараж во дворе дорого же…

Насмешливые огоньки в глазах разгораются ярче, и впервые с утра лицо Уэфа трогает слабая улыбка.

- Пришлось потратиться, ну и немного гипноза. А машины… Обе "жучкивосьмерки", выражаясь твоим языком. Белые, похожи как две капли. Незаметнейшая машина, скромная, разве нет?

Это правда. Но я както уже привык к "Ауди100"…

- А старую свою машину ты продал вчера, разве не помнишь? Чем ты вчера занимался весь день? Неужели подрался с этим… Иваном?

Костер, разложенный прямо на траве, горит ярким пламенем. Завтра на этом месте в плотном травяном ковре будет проплешина. И еще долго глаз будет натыкаться на выжженное пятно, напоминая о погибших.

На самом излете мая ночи на Селигере светлые, но пламя костра не позволяет увидеть этот пепельный свет, и кажется, что за пределами пространства, вырванного у ночи живым огнем, ворочается, копит силы непроглядный мрак.

Вокруг огня сидит горстка ангелов. Сидят в неловкой позе, подтянув длинные ноги и обхватив их руками. Крылья распущены, прикрывая их вроде плащей. Время от времени то один, то другой подбрасывает в огонь сухие ветки, не прекращая пения. Поминальная песня у поминального костра еще один их древний обычай.

Песня, каких я еще не слышал. Грустная? Жалобная? Щемящая? Не то, не то!

Взвывающий нечеловеческий мотив, голоса переплетаются, дополняя друг друга. Нет, они сами меняют свои голоса. Они же могут петь и разговаривать любым голосом, как я забыл…

Я не знаю их языка, но смысл Поминальной песни всплывает в мозгу четко и однозначно. Вот только спеть с ними я не могу. Вопервых, корявый и неуклюжий человеческий язык не в силах произносить такие звуки. Вовторых, мешает комок в горле.

"Тебе лучше уйти, Рома" Ирочка не прекращает пения, говоря со мной. Она смотрит на меня прямо, в огромных глазах, кажущихся сейчас темными, мерцают отблески костра. Я растерянно смотрю на нее. В чем я провинился?

"Тебе лучше уйти, человек" я вздрагиваю. Они все смотрят на меня, и в глазах пляшет огонь "Ты ни в чем не виноват. Но сейчас уходи!"

Я встаю и иду во тьму, как собака, которую прогнали. Я ожидаю, что вотвот за моей спиной Ирочкин голос окликнет: "Рома!" Или хотя бы бесплотный шелестящий голос… Но нет ни того, ни другого.

Ноги сами принесли меня туда, куда надо. В темноте, на лавочке возле бани, маячит тепловое пятно. И давно он тут сидит?

- Давненько голос Иваныча хриплый, севший садись и ты, Рома.

Слышится негромкое бульканье. В руку мне тычется холодная алюминиевая кружка.

- Спирт?

- Спирт. Только чуть развел. Давай и мы помянем их души, Рома. Как любили говорить в свое время, пали смертью храбрых. За нас, между прочим. За людей.

- …Ты ни в чем не виноват. На тебя никто не обижается. Но и никаких извинений не жди, Рома. Если ты даже обиделся тебе придется молча проглотить свою обиду, значит.

Я молчу. Хмель уже дошел до мозгов, и мне не так легко разобраться в своих мыслях и ощущениях. Обиделся ли я? Да не то, чтобы…

Не надо врать. Да. Да, я обиделся.

- Скажи, Иваныч. Разве так можно? Ведь мы же еще вчера… Ведь мы же одна команда! Нет, больше боевые товарищи. Не почеловечески это!

- Так ведь и они не совсем люди. Ангелы они, Рома. И этим все сказано.

Я сую деду кружку, которую стискивал все время. Кружка нагрелась, скользит в ладони от пота.

- Налей еще, Иваныч!

Дед крякнул. Смотрит на меня, но в темноте я вижу лишь яркие тепловые пятна вместо глаз.

- Тебе Ирка скандал не закатит, герой?

- Не. Она лежачего не бьет. Налей, Иваныч, хоть тыто будь человеком!

Пепельножемчужное освещение не пробивается сквозь веки, но в глазах танцуют размытые цветные пятна красные, зеленые, коричневые… Возможно, их танец и имеет скрытый смысл, но у меня нет ни сил, ни желания разбираться. Во рту у меня вместо языка будто толстый шерстяной носок, к тому же давно не стиранный. И в желудке словно кирпич. Плохо, ох, плохо…

Моего ума или что там от него осталось коснулась мысль, но я ее не улавливаю. Мне удается уловить лишь общий эмоциональный фон брезгливое любопытство.