— А мужчины-лакаши болеют малярией? — спросила Марина.

Томас утвердительно кивнул:

— Когда матери перестают кормить ребенка грудью, малярией болеют не только мальчики-лакаши, как и в других аналогичных племенах, но и девочки — до начала первых менструальных циклов, когда они начинают жевать кору.

— Значит, у них нет прививки. Дерево и мотылек действуют как профилактика, наподобие хинина.

Доктор Буди протестующе взмахнула рукой:

— Профилактика происходит во время кормления грудью, а прививка — при поедании коры! Вот только вопрос: почему все племя не грызет кору с детства?! Впрочем, много детей умирает от малярии. Если бы все выживали, численность лакаши увеличилась бы во много раз.

— Откуда вы знаете? — удивилась Марина.

У нее шла кругом голова.

Они убедили кого-то из мужчин есть кору?

Как они проверяли детей?

— Вы могли бы уговорить некоторых женщин, чтобы они перестали есть кору?

Она снова перевела взгляд на деревья.

Теперь она увидела в их кронах, высоко, на фоне неба, тяжелые грозди розовых цветов…

— Нам известно несколько случаев, когда женщины были не способны забеременеть и через какое-то время переставали ходить к мартинам, — ответила Нэнси. — Но поскольку они до этого ели кору, прививка действовала.

— Мы в основном экспериментируем на себе, — сообщил Томас.

— С чем?

— С москитами, — помолчав, сообщила доктор Буди.

— Так над каким препаратом вы работаете? — спросила Марина.

Пурпурный мартинет полетал возле нее, уселся на ее локоть, дважды сложил и раскрыл крылышки и полетел дальше.

— Тут все очень переплетено, — ответил Томас. — Работая над одним препаратом, мы узнаем многое из того, что требуется для создания другого. Их невозможно разделить.

Нэнси Сатурн была ботаником. Она могла работать в обеих группах.

А вот доктор Буди, Томас и Ален Сатурн, кажется, занимались малярией.

— Значит, одна лишь доктор Свенсон работает над препаратом?

— Ну, это основной ее проект, — ответил Томас. — Но мы считаем, что решение одного вопроса — это ответ и на другой.

— Нам еще нужно многое понять, это точно, — сказала Нэнси. — Вы попробуйте кору — и посмотрите сами! Вероятно, вы не задержитесь здесь настолько, чтобы участвовать в испытаниях, но хотя бы начните. Ведь число не-лакаши, которые грызут кору мартинов, очень невелико.

— Это редкая удача, — добавила доктор Буди, потянулась к дереву и откусила еще немного коры.

Что там говорил ей Андерс?

«Представь себе на минутку, что ты клинический фармаколог и работаешь в крупной компании, создающей новые препараты. Что кто-то предлагает тебе эквивалент „Утерянного горизонта“ для яичников американок».

Марина закрыла глаза, прижала язык книзу и открыла рот.

Оказывается, все не так легко.

Все равно, что доить корову — кажется просто, когда доит кто-то другой.

Секрет вроде бы в наклоне головы; не надо подходить к дереву прямо.

А кора мягкая, податливая…

У Марины во рту оказалось немного жидкой массы, похожей по вкусу на фенхель и розмарин, с легким перечным оттенком — вероятно, от выделений пурпурного мартинета.

Совсем неплохо, да и не могло быть иначе.

Многие поколения женщин-лакаши и горстка ученых не стали бы жевать невкусную древесную кору!..

Интересно, как до этого додумалась самая первая женщина?

Как это сделал тот, самый первый мотылек, который прежде ел что-то другое?

Марина прижалась к коре сильнее; что-то кольнуло в ее верхнюю десну, но она не испугалась.

Ей не семьдесят три года. Она совсем не старая.

Много женщин рожают в ее возрасте и без этой коры.

Как бы равнодушно она ни относилась к продолжению рода, к научному эксперименту у нее было совсем другое отношение.

Сейчас ей захотелось, чтобы у нее в руке оказался сотовый телефон со спутниковой связью. Она немедленно позвонила бы мистеру Фоксу и рассказала о новых перспективах.

Доктор Буди похлопала ее по плечу:

— Для первого раза достаточно. Иначе это отразится на кишечнике.

Нэнси дала ей ватный тампон, запечатанный в пробирке:

— Потом возьмите мазок и просто оставьте пробирку на моем столе.

Марина пощупала свои губы и кивнула.

— Андерс тоже приходил сюда? Пробовал кору?

Ее собеседники переглянулись, и Марине почудилась краткая вспышка неловкости.

— Его интересовала наша работа, — ответил Томас. — С самого начала. Он приходил сюда с нами, пока мог.

— Я хочу посмотреть на место, где он похоронен, — заявила Марина, надеясь, что это где-то здесь, среди мартинов. Прежде она не спрашивала про его могилу — не была уверена, что выдержит это зрелище и сознание того, что Андерс лег в эту землю навеки. Но ей было бы легче думать о его могиле, если бы она находилась в таком чудесном месте.

Тогда она написала бы Карен, как тут светло и красиво.

— Ах, — сказала Нэнси, ковыряя землю носком теннисной тапки.

— Мы не знаем, — сказал Томас.

— А кто знает? Доктор Свенсон?

Затянувшееся молчание нарушила доктор Буди. Она была не из тех, кто перекладывает на других тяжелые вопросы:

— Лакаши хоронят умерших во время ритуала. Они забирают покойника, берут с собой раппы. Для них это сакральная церемония.

— Но ведь Андерс — не лакаши, — возразила Марина. Она представила себе, как его положили на импровизированные носилки и унесли в те самые, ненавистные ему, джунгли. Гулливер умирает, и его уволакивают лилипуты. — Тут есть разница, огромная разница.

Она сказала это, а сама подумала, что разницы нет: он умер, и все.

— Они очень уважали Андерса, — сказал Томас, похлопав ее по плечу. — Они наверняка оказали ему все почести.

— В ту неделю непрестанно лил дождь, — сказала доктор Буди. — Было очень жарко. Лакаши не стали бы хоронить его там, где просили мы, а мы сами не могли его похоронить.

— И вы просто отказались от него, — она ясно увидела Карен — как она медленно садится на кухонный пол, обнимает собаку. Карен почувствовала это даже тогда, хотя никогда не видела этого места. — Но доктор Свенсон сообщила в своем письме, что он похоронен по христианской традиции. Я плохо знаю, ходил ли он в церковь, но сомневаюсь, что он хотел быть похоронен в джунглях кучкой туземцев, поедающих грибы.

— Она так написала, чтобы вас утешить, — сказала доктор Буди.