– Вы просили, чтобы это был он?

Шарпантье откинулся на спинку стула и наблюдал за происходящим. Он больше не потел.

– Теперь я начинаю спрашивать себя, уж не просили ли вы лично моего участия, поскольку считали, что за последние годы я потерял квалификацию, – продолжал Желина. – Что меня можно будет легко направить по ложному следу. Что я даже подпаду под ваше влияние, как кадеты. И что мне будет льстить внимание великого человека. Так?

– Я просил прислать вас, помощник комиссара, потому что восхищался вами и знал, что вы будете энергичны и объективны, – ответил Гамаш. – И вас невозможно будет сбить с толку. Вы будете защищать закон.

– О, так, значит, вот что это такое? – Желина показал на планшеты и отчет криминалистов. – Не обвинительное заключение о ваших действиях, а попытка сбить с толку? Хотите сказать, что кто-то вас подставляет?

– Почему на револьвере остались отпечатки? – спросил Гамаш. – Согласитесь, что это крайне странно: убийца знал достаточно, чтобы бросить оружие, но недостаточно, чтобы протереть рукоять или действовать в перчатках? Если Ледюка убил я, то неужели я бы не сделал этого?

– То есть вы считаете, что это подстава?

– По-моему, мы должны обдумать такой вариант.

– Но кто сумел бы подстроить это лучше, чем бывший глава отдела по расследованию убийств Квебекской полиции? Человек, который знает об убийстве все? Я хочу, чтобы вы подумали кое о чем.

Заместитель комиссара Желина отвернулся от Гамаша и обратился к остальным.

– Мог ли он убить Сержа Ледюка, – он поднял руку, пресекая возражения Бовуара, – чтобы защитить кадетов? Он стал подозревать жестокое обращение с кадетами. Не просто ненадлежащее наказание, а нечто систематическое, целенаправленное и разрушительное. Эмоциональное, психологическое, физическое и, возможно, сексуальное насилие в отношении некоторых кадетов. Доказательств у него не было. Он приглашал тех кадетов, которым, по его мнению, угрожал наибольший риск, на неформальные собрания в своей квартире, надеясь, что они будут больше ему доверять. Он поручил им провести расследование по карте, чтобы привязать их к себе. Но они все равно возвращались к Ледюку. К своему мучителю. Оставался последний способ спасти их и других.

Бовуар и Лакост молча слушали. Мысленно проигрывали такой сценарий.

– Вы могли бы представить, что месье Гамаш пойдет на убийство ради спасения молодых жизней?

Было ясно, что Лакост и Бовуар хотят дать отрицательный ответ. Защитить Гамаша. Но также было ясно, что они могут представить подобную ситуацию. Если Арман Гамаш и мог совершить убийство, то ради спасения других.

– Однако он также единственный человек, которому не нужно было убивать Ледюка, – произнес Шарпантье спокойным голосом, и все глаза обратились на него.

– Объясните, – потребовал Желина.

– Он руководитель академии. Он мог отделаться от Ледюка, просто уволив его.

Бовуар одобрительно кивнул и посмотрел на офицера КККП в ожидании ответа.

– Чтобы повесить проблему на кого-то другого? – возразил Желина. – Коммандер сам сказал, что он никогда не пошел бы на такое.

– Вы прекрасно знаете, что он этого не делал, – сказал Бовуар. – Вы играете на руку убийце. Гоняетесь за китом.

– «Все, что туманит разум и мучит, – произнес Желина, сердито глядя на Гамаша. – Все зловредные истины, все зло стало видимым и доступным для мести…»

– «…в облике Моби Дика»[52], – закончил цитату Шарпантье. – В основном вы правильно процитировали. Я просил кадетов понимать это место как проникновение в суть одержимости. В то, что может свести человека с ума. Вижу, вам оно тоже понятно.

– Но не кит, – сказал Желина, не сводя глаз с Гамаша. – А человек. Для вас, сэр, это воплотилось в Сержа Ледюка. И вам, как Ахаву, пришлось его остановить.

Гамаш сидел неподвижно. Не соглашаясь, но и не возражая.

В полной тишине Желина продолжил:

– «Лучшие в выводке». Это ваша фраза. Ваша жена выбрала лучшее из выводка, и лучшее оказалось задохликом. Вы сделали то же самое. Выбрали задохликов и стали приглашать их на свои вечера. Пригласили их в свой дом. Как ваша жена – Грейси. Вы хотите их спасти. Иногда спасти означает удалить из опасной зоны. А иногда – удалить саму опасность.

Арман Гамаш глубоко вздохнул и посмотрел на фотографию человека, которого презирал. Теперь мертвого. Затем он поднял глаза на Желина:

– Я не Ахав. И Ледюк не был моим китом. Да, я многое знаю об убийстве. Достаточно, чтобы его совершить. – Он постучал очками по ладони, глядя на Поля Желина. – Я только что говорил кадетам о том, что в интересах убийцы создание хаоса. Натравливание нас друг на друга. Насаждение недоверия.

– Может быть, но вчера вечером, когда у вас, месье Шарпантье, спросили, где бы вы начали искать убийцу, вы помните, что ответили?

Шарпантье, снова обливающийся потом, помедлил. Он посмотрел на Гамаша, и тот едва заметно кивнул.

– Я сказал: «От Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой».

– Oui. – Желина повернулся к Гамашу. – Вы знаете, о чем там говорится.

– Я учил этому всех новых агентов, – сказал Гамаш. – Я просил Мишеля Бребёфа использовать эти слова как основу его курса.

– «И враги человеку – домашние его», – процитировал Желина. – Мощный совет. Вы были правы, профессор. С этого я бы и начал поиски убийцы. С собственного дома.

– Он этого не делал, – проговорила Лакост. – Вы и сами знаете. Почему вы вообще подняли эту тему?

– Потому что вы бы ее не подняли.

И на мгновение он стал выглядеть как человек, увидевший кита.

– Ага, это она и есть, – сказала молодая женщина, вытирая руку о белый передник. – Карта для спортивного ориентирования. Но она ведь старая, да? Где вы ее взяли?

Она перевела взгляд со стройной, просто одетой китаянки на девушку-готку. Странная пара, если вообще пара.

– Ее нашли в стене во время ремонта, – ответила Амелия. – Что вы можете нам сказать про нее?

Девушка удивилась:

– Ничего, кроме того, что уже сказала. Я видела подобные карты в книгах по истории спортивного ориентирования, но чтобы вот так, отдельно – в первый раз. Круто, да?

Амелия засомневалась, знает ли девица, что такое «круто».

Девица все время поглядывала через плечо на длинную очередь клиентов, ожидавших кофе и пончики. И на своего суматошного надсмотрщика, который злобно на нее поглядывал.

«У меня перерыв», – сказала она одними губами своему боссу, потом повернулась спиной к прыщеватому молодому человеку и снова впилась глазами в карту. Что-то в этой бумажке притягивало ее. Может, простота. Может, безудержная радость. Может, корова.