и в этом состоянии полной растерянности ему пришлось отвечать Растиньяку, когда тот, не зная еще новости, поздравил его с предстоящей свадьбой. В это время появился Нусинген и, улыбаясь Люсьену, сказал ему:

— Окажите мне удовольство посетить матам те Жампи, он желаль би сам приглашать вас на наш новозель…

— Охотно, барон, — сказал Люсьен, которому капиталист показался ангелом-спасителем.

— Оставьте нас, — сказала Эстер господину Нусингену, когда он вошел в ложу с Люсьеном. — Ступайте навестите госпожу дю Валь-Нобль, она сидит в ложе третьего яруса со своим набобом… Сколько набобов развелось в Индии! — прибавила она, кинув на Люсьена выразительный взгляд.

— А этот, — сказал Люсьен, усмехнувшись, — удивительно похож на вашего.

— И приведите ее сюда вместе с ее набобом, — сказала Эстер, понимающе глядя на Люсьена, но обращаясь к барону, — ему страстно хочется завязать с вами знакомство; говорят, он баснословно богат. Бедняжка уже напела мне про него не знаю сколько, все жалуется, что этого набоба не раскачать; а если бы вам удалось вытряхнуть из него балласт, быть может, он и встряхнулся бы.

— Ви принимайт нас за вор, — сказал барон.

— Что с тобой, мой Люсьен?.. — шепотом сказала она своему другу, коснувшись губами его уха, как только дверь ложи закрылась.

— Я погиб! Мне только что отказали от дома де Гранлье под предлогом, что господ нет, в то время как герцог и герцогиня были у себя, а во дворе пять упряжек рыли копытами землю…

— Как! Женитьба может расстроиться? — воскликнула Эстер взволнованно, ибо ей уже грезился рай.

— Я не знаю еще, что замышляется против меня…

— Мой Люсьен, — сказала она ему своим чарующим голосом, — зачем грустить? Со временем ты составишь себе еще более удачную партию. Я заработаю тебе два имения…

— Устрой ужин, и нынче же, мне надо поговорить наедине с Карлосом, а главное, пригласи мнимого англичанина и Валь-Нобль. Этот набоб — причина моей гибели, он наш враг, мы его заманим и… — Люсьен не договорил, махнув в отчаянии рукой.

— Но что случилось? — спросила бедная девушка, которая чувствовала себя как на раскаленных угольях.

— О боже! Меня заметила госпожа Серизи! — вскричал Люсьен. — И в довершение несчастья, с нею герцог де Реторе, один из свидетелей моей неудачи.

И верно, в эту самую минуту герцог де Реторе разглагольствовал в ложе графини де Серизи, забавляясь ее горем.

— Вы позволяете Люсьену показываться в ложе мадемуазель Эстер? — говорил молодой герцог, указывая на ложу, в которой находился Люсьен. — Принимая в нем участие, вы должны были бы внушить ему, что так себя вести неприлично. Можно ужинать у нее, можно даже там… но, должен сознаться, я не удивляюсь более охлаждению де Гранлье к этому мальчику: я только что видел, выходя из их особняка, как ему отказали от дома.

— Эти девицы очень опасны, — сказала госпожа Серизи, глядя в бинокль на ложу Эстер.

— Да, — сказал герцог, — и тем, на что они способны, и тем, чего они хотят…

— Они его разорят! — сказала госпожа де Серизи. — Мне говорили, что они одинаково дорого обходятся, когда им платят и когда не платят.

— Но не ему!.. — отвечал молодой герцог, состроив удивленную мину. — Ему они не стоят ровно ничего и сами бы в случае надобности дали ему денег. Они все бегают за ним.

Губы графини дрогнули, но едва ли эту нервную гримасу можно было назвать улыбкой.

— Ну что ж! — сказала Эстер. — Приезжай ужинать в двенадцать. Привези Блонде и Растиньяка. Будет хотя бы два забавных человека, а всех нас соберется не более девяти.

— Надо найти повод, чтобы послать барона за Европой; скажи ему, что ты хочешь отдать Азии распоряжения по случаю ужина. А Европе расскажи, что со мной случилось; нужно предупредить Карлоса до того, как набоб попадет в его руки.

— Будет исполнено, — сказала Эстер.

Итак, Перад должен был, видимо, очутиться, не подозревая о том, под одной кровлей со своим противником. Тигр шел в логовище льва, и льва, окруженного телохранителями.

Когда Люсьен воротился в ложу госпожи де Серизи, она не обернулась, не улыбнулась, не подобрала платье, освобождая ему место рядом с собою: она притворилась, что не заметила вошедшего, и не отрывала глаз от бинокля, но по дрожанию ее руки Люсьен понял, что графиня во власти той мучительной душевной тревоги, которой искупается запретное счастье. Он все же прошел вперед и сел в кресла в противоположном углу ложи, оставив между собой и графиней небольшое пустое пространство; потом, облокотившись о барьер ложи, оперев подбородок на руку, обтянутую перчаткой, полуобернулся, ожидая хотя бы слова. Действие подходило к середине, а графиня еще ни разу к нему не обратилась, ни разу не взглянула на него.

— Я не знаю, — сказала она наконец, — почему вы здесь; ваше место в ложе мадемуазель Эстер…

— Иду туда, — сказал Люсьен и вышел, не взглянув на графиню.

— Ах, моя дорогая! — сказала госпожа дю Валь-Нобль, входя в ложу Эстер вместе с Перадом, которого барон Нусинген не узнал. — Я очень рада, что могу представить тебе господина Самуэля Джонсона; он поклонник талантов господина Нусингена.

— Правда, сударь? — сказала Эстер, улыбаясь Пераду.

— О, йес, очин, — сказал Перад.

— Право, барон, этот французский язык похож на ваш, как наречие Нижней Бретани похоже на бургундское. Забавно будет послушать вашу беседу о финансах… Знаете, господин набоб, какой платы я хочу потребовать за то, что познакомлю вас с моим бароном? — сказала она, смеясь.

— О-о!.. Я… очин буду польщен знакомств сэр баронет.

— Да, да, — продолжала она. — Вы должны доставить мне удовольствие, отужинав у меня… Нет смолы крепче, чем сургуч бутылки с шампанским, чтобы связать людей; он скрепляет все дела, и особенно те, в которых люди запутываются. Прошу пожаловать ко мне нынче же вечером, вы попадете в теплую компанию! А что до тебя касается, мой миленький Фредерик, — сказала она на ухо барону, — ваша карета еще тут, скачите на улицу Сен-Жорж и привезите Европу, мне надо распорядиться насчет ужина… Я пригласила Люсьена, он приведет с собою двух остряков… Мы заставим сдаться англичанина, — сказала она на ухо госпоже дю Валь-Нобль.

Перад и барон оставили женщин наедине.

— Ах, дорогая! Какая же умница ты будешь, если заставишь сдаться эту толстую шельму, — сказала Валь-Нобль.

— Если я этого не добьюсь, ты мне одолжишь его на неделю, — отвечала Эстер, улыбаясь.

— Нет, ты бы его не вытерпела и полдня, — возразила госпожа дю Валь-Нобль. — Трудно мне достается хлеб, зубы об него обломаешь. Никогда в жизни больше не соглашусь осчастливить англичанина… Все они холодные себялюбцы, разряженные свиньи…

— Как! Никакого уважения? —