От шока Матт потерял дар (русской) речи, убрал волосы с лица и сказал:

— Hi, Dad.[235]

Папан узнал Матта, но опять ничего не сказал и лишь сплюнул в генетически модифицированный газон. Но затем его обветренное лицо смягчилось, и он повел винтовкой — входи, мол, сынок, в дом родной.

В силу произошедших с Маттом изменений семейный праздник прошел в большом напряжении. Картина обеда напоминала сюрреалистический вариант известного полотна Нормана Рокуэлла «Freedom from Want».[236]Во время молитвы перед едой, которую читал его младший братик Грег, Матт бренчал веригами и ковырял пальцем то в индейке, то в себе. Когда отец принялся разрезать птицу, он заорал во всю глотку, как будто тот режет его самого по живому мясу. На всем продолжении трапезы юноша обращался к родителям, родственникам и даже индейке исключительно по-русски. Впрочем, несмотря на выкрутасы, он отдал должное благодарственным блюдам, хотя отказывался пользоваться столовыми приборами и ел руками да ногами.

К концу обеда Матт совсем разошелся. Он выхватывал куски повкуснее из тарелок соседей, причем делал это языком. К (не)счастью, язык был столь длинным, что в развернутом состоянии вытягивался сантиметров на тридцать. Дяди, тети, кузены и кузины шарахались от извивающегося мокрого мускула, которым парень рыскал по блюдам и бокалам. Иногда в стремлении слизнуть особенно лакомый кусок язык пытался проникнуть в чужой рот. Тетушка Дороти едва не подавилась от такого покушения, а маленький Грег недоумевающе спросил у мрачно молчавшего отца:

— Dad, why is Matt French-kissing me?[237]

Папан все посматривал на висевшую на стене винтовку, но сдерживал себя в рассуждении, что День Благодарения — праздник не только семейный, но и религиозный, почему пролитие крови было бы сейчас неуместно. Одна только госпожа Уайтбаг с готовностью открывала рот и нежно выплевывала сладкий кус сыну на язык. Тихая и трепетная душа, никогда в жизни своей не выезжавшая из Гретхена, она решила, что ее мальчик по студенческому делу свихнулся с голода, и надеялась, бедняжка, таким образом его утешить.

Временами Матт прекращал питательный процесс и дурачился по-другому.

— Анна, Анна, на каких кортом играет? — вопрошал он, не взирая на падежи и лица. При этом он шарил под стулом, под столом и даже внутри индейки, якобы в поисках теннисного мячика.

После ужина господин Уайтбаг сказал Матту, что желает видеть его в дровяном сарае. Там родитель не раз стегал сына в детстве ремнем за школьные проказы. Но даже в этом достопамятном месте парень продолжал балакать по-своему. «Вошка, матрешка, хосанна, Анна», — истово бормотал он, пока папан, скупо цедя слова, пытался выяснить, что же такое с ним происходит.

Все же из сарайного разговора господин Уайтбаг понял, что его сын бредит Россией. Фермер напрягся. Странности в речи и поведении Матта, решил он, результат коммунистического «промывания мозгов». Это папана опечалило, но не удивило. Радетель Рональда Рейгана, он считал университеты рассадниками антиамериканских настроений и глумливого гомосексуализма. И хотя Матта едва ли можно было обвинить в первом или даже во втором, в глазах реакционного среднего западника его русская речь и застольные языческие эксцессы представляли собой состав политического преступления.

Пока госпожа Уайтбаг с тетей Дороти мыли на кухне посуду, а остальные члены семейства дремотно переваривали благодарственный обед перед экраном телевизора, господин Уайтбаг позвонил в ФБР и в обычной своей немногословной манере сообщил, что у него сын — коммунист. Однако скучающий голос на другом конце провода ответил, что коммунизма в мире больше не существует, и посоветовал найти парню хорошего психотерапевта.

Папан повесил трубку. Помолчал. Снял со стены винтовку, приложил к щеке приклад и прицелился на фотографию Матта, стоявшую на буфете. Но потом сплюнул, одноэтажно выматерился, повесил винтовку обратно и отправился в гостиную смотреть с остальными членами семьи музыкальный фильм «Seven Brides for Seven Brothers».[238]

Ночью в кровати господин Уайтбаг поделился с женой тревогами за сына, причем наплыв родительских эмоций сделал его более разговорчивым, чем обычно.

— Я виню университет. Профессора, известно, большие греховодники.

— Ну почему? Люди они ученые, а это значит, что вся сила у них в мозгах, а не в другом месте.

Фермер фыркнул.

— Эти бездельники живут за счет налогоплательщиков и растлевают американскую молодежь. Какой прекрасный был парень!

— По-моему, Матт очень похудел, — всхлипнула мать.

— Если бы президентом сейчас был Рейган, наш сын не чокнулся бы, — сердито заключил фермер и завалился на бок — разумеется, правый.

На следующее утро Трейси Варлимонт пришла на Хилл-стрит проведать старого бойфренда. Но вместо того, чтобы встретить ее двусмысленными шутками и приглашением провести часок-другой у него в комнате, Матт смутил ее веригами, горящим взглядом и смесью русских и английских слов:

— Приветик, цветик! Anyone for tennis?[239]Я буду Матт, ты — Анна!

Трейси ответила, что играет не в теннис, а в кегельбан, печально повела грудью и ушла домой.

В воскресенье Матт обнял мать, поклонился папану и поехал на своем «Понтиаке» обратно в университет. Он знал, что покидает родной городок надолго, ибо стезя юродства, по которой он теперь следовал, вела совсем в другом направлении.

* * *

Семестр подходил к концу, нужно было готовиться к экзаменам. В классе Вальдшнепа каждый студент должен был сделать доклад на тему «Моя будущая профессия», причем по-русски. Строгий учитель с характерной точностью предупредил ребят, что оценка за экзерсис составит 29,04 % финальной отметки.

Матт вышел отвечать к доске одним из первых. Старательно выговаривая иностранные слова, он изложил свои планы на будущее. Чтобы нагляднее объяснить природу избранной им профессии, парень даже показал однокашникам репродукцию картины Васнецова.

В заключение Матт сказал, объяснительно гремя велосипедными цепями:

— Я хочу стать юродивым, чтобы сделать нашу планету лучше и демократичней.

После звонка преподаватель попросил юношу остаться.

— Отличный доклад.

— Спасибо, сэр, — смутился студент.

Вальдшнеп взял Матта за бицепс и отечески его пощупал.

— Неплохо, неплохо…

Вскоре после этого на парня свалился тяжкий удар. Братья по братству не по-братски потребовали, чтобы он в течение суток очистил комнату. Матт сложил компьютер и остальное имущество в картонный ящик, свернул плакат с Анной в рулон и побрел в единственное место, где надеялся найти себе приют, — Здание Иностранных Языков.