– Постой! – крикнула ему вдогонку Николь. – Это же глупо – что ты сможешь там сделать, с твоим-то французским?

– По крайней мере прослежу, чтобы с ней не обошлись грубо.

– Ее все равно не отпустят, – решительно заверила его Николь. – Она ведь в самом деле стреляла. Самое лучшее, что можно сделать, – это позвонить прямо сейчас Лоре – у нее больше возможностей помочь сестре, чем у нас.

Дика это не убедило – к тому же ему хотелось покрасоваться перед Розмари.

– Ждите меня здесь, – твердо велела Николь и поспешила к телефонной будке.

– Когда Николь берет бразды правления в свои руки, – с ласковой иронией сказал Дик, – всем остается лишь повиноваться.

Они еще не виделись с Розмари тем утром и обменялись теперь взглядами, пытаясь воскресить вчерашние чувства. В первый момент обоим они показались нереальными, но постепенно тихий рокот любви начал возвращаться.

– Похоже, вы любите помогать всем, – заметила Розмари.

– Я только притворяюсь.

– Моя мама тоже старается всем помогать – но, конечно, у нее возможностей гораздо меньше, чем у вас. – Розмари вздохнула. – Иногда мне кажется, что я – самая большая эгоистка на свете.

Впервые ее упоминание о матери скорее раздражило, чем позабавило Дика. Ему хотелось избавиться от вечного присутствия ее матери, вывести их отношения с Розмари из детской, которую та никак не желала покинуть. Но он сознавал, что не имеет права дать волю этому порыву, – чем обернется увлечение Розмари, если он расслабится хоть на минуту? Не без тревоги он почувствовал, что их роман затухает; замереть на месте он не мог, он должен был либо развиваться, либо откатываться назад. Первый раз Дику пришло в голову, что руку на рычаге держит скорее она, а не он.

Прежде чем он успел принять какое-нибудь решение, вернулась Николь:

– Я дозвонилась до Лоры. Она еще ничего не знала; поначалу мне показалось, что она сейчас упадет в обморок, таким слабым стал у нее голос, но потом взяла себя в руки, голос снова окреп, и она сказала, что предчувствовала: нынешним утром должна случиться беда.

– Мария могла бы стать находкой для Дягилева, – вставил Дик тихим голосом, желая успокоить своих спутниц. – У нее редкое чутье на построение мизансцены, не говоря уж о ритме действия. Кто-нибудь из вас когда-либо видел, как поезд, отходя от перрона, заглушает звуки стрельбы?

Они затопали по лязгавшей широкой стальной лестнице.

– Мне жаль этого бедолагу, – сказала Николь. – И теперь понятно, почему она так странно со мной говорила: готовилась к военным действиям.

Николь рассмеялась, вслед за ней рассмеялась и Розмари, но обе были потрясены и очень надеялись, что Дик даст нравственную оценку случившемуся и им не придется делать это самим. Эта надежда была не вполне осознанной, особенно у Розмари, привыкшей к тому, что осколки подобных событий со свистом пролетали мимо ее головы. Но сегодня удар оказался слишком сильным и для нее. Однако Дик был совершенно выбит из колеи только что осознанным чувством, и это мешало ему перевести ситуацию в разряд развлечений, поэтому женщины, не получив желанной поддержки, ощутили легкую подавленность.

Вскоре после этого, словно ничего и не случилось, жизнь Дайверов и их друзей снова влилась в привычное русло парижских улиц.

Тем не менее случилось многое: отъезд Эйба и предстоящий тем же днем отъезд Мэри в Зальцбург означали конец их беззаботного пребывания в Париже. А возможно, конец ему положили именно выстрелы, явившиеся развязкой бог знает какой темной истории. Эти выстрелы проникли в их жизнь эхом насилия, которое неотступно звучало в каждом из них, когда они, выйдя на привокзальную площадь и ожидая такси, услышали комментарий двух носильщиков к недавнему событию:

– Tu as vu le revolver? Il е́tait très petit, vraie – un jouet.

– Mais, assez puissant! – резонно ответил другой носильщик. – Tu as vu sa chemise? Assez de sang рour se croire à la guerre.[12]

ХХ

Над площадью скопившиеся в воздухе выхлопные газы медленно спекались на июльском солнце в густое облако. Жара была невыносимой и не несла в себе обещания прохлады, как бывает в деревне, а предлагала лишь дороги, задыхающиеся в подобии всеобщей астмы. Во время обеда на открытой террасе напротив Люксембургского сада у Розмари пришли месячные, она чувствовала себя вялой, раздраженной и усталой – предвестием этому было и недавнее обвинение себя в эгоизме там, на вокзале.

Не подозревая резкой перемены в ее настроении, Дик был глубоко подавлен, все больше погружался в себя, все меньше обращал внимание на происходившее вокруг и все хуже держался на донной волне воображения, откуда обычно черпал свои суждения.

После того как итальянский учитель пения, присоединившийся к ним за кофе, увез Мэри Норт на вокзал, Розмари тоже встала, собираясь ехать на студию, где ей была назначена некая «деловая встреча».

– Да, кстати, – попросила она, – если Коллис Клей, ну, тот парень-южанин, еще застанет вас здесь, пожалуйста, скажите ему, что я больше не могла ждать, пусть позвонит мне завтра.

Из-за неприятных событий последних часов в ней притупилась чуткость, и она позволила себе детскую капризность в тоне, что напомнило Дайверам о собственных детях; уже в следующий момент она оказалась наказана.

– Вам лучше обратиться с этой просьбой к официанту, – сказала Николь строгим голосом без всякого выражения. – Мы уже уходим.

Розмари все поняла и ничуть не обиделась.

– Да бог с ним, – ответила она. – До свидания, мои дорогие.

Дик попросил принести счет, и в ожидании его Дайверы расслабились, рассеянно покусывая зубочистки.

– Ну что ж… – произнесли они одновременно.

На миг грустная тень скользнула по лицу Николь, она промелькнула так быстро, что только Дик мог ее заметить, но он притворился, будто ничего не видел. О чем думала Николь? Розмари была лишь одной из дюжины людей, которых Дик «приручил» за последние годы; среди них числились французский цирковой клоун, Эйб и Мэри Норты, танцевальная пара, писатель, художник, актриса из театра «Гран-Гиньоль», полоумный гомосексуалист из русского балета, многообещающий тенор, которому они оплатили годовую стажировку в Милане. Николь прекрасно знала, насколько серьезно эти люди воспринимали его интерес и энтузиазм по отношению к ним, но знала она и другое: если не считать дней ее пребывания в больнице во время родов, Дик со дня свадьбы и ночи не провел без нее. С другой стороны, она прекрасно понимала, что было в нем обаяние, которое просто требовало применения, – люди, обладающие подобным обаянием, порой непроизвольно привлекают к себе даже тех, кто им совершенно не нужен.

Однако в данный момент Дик