— Я хочу, чтобы она увидела меня перед операцией, — простонал Ноа, проводя руками по спутанной шевелюре, и внезапно замер. Вдруг вспыхнуло воспоминание:

«Сперва посмотри на меня».

— Что такое? — встревожилась Кэнди.

Ноа покачал головой и обернулся на Мака.

— Мне нужен парикмахер.

Алексис почувствовала чье-то прикосновение.

Странно, ведь она плыла в полной темноте, и нечто густое и теплое окутывало конечности и мягко, умиротворяюще притупляло ощущения.

И все же… рядом с ней кто-то был. Касался ее. Разговаривал нежным голосом.

Послышался стон, и внезапно ощущение обволакивающего тепла исчезло. Алексис с трудом разлепила одно веко, затем другое, и уютная тьма сменилась холодным буйством красок. Она прищурилась и повернула голову. У кровати стояла седая медсестра и возилась с капельницей. Заметив пробуждение больной, она улыбнулась.

— Здравствуйте, Алексис. Я Нина, присматриваю за вами, пока вы отходите от наркоза.

Алексис попробовала приподняться, опираясь на матрас, но боль в боку ее остановила. Нина неодобрительно цокнула языком.

— Пока рано, милочка. — Она нажала на кнопку сбоку кровати, и верхняя часть приподнялась. — Лучше?

Алексис кивнула и сглотнула — больно. Ужасно больно.

— Все… — она вновь сглотнула. Если бы ей сказали, что боль в горле будет худшим последствием операции по донорству органа, она бы не поверила. — Все закончилось?

Нина опять улыбнулась.

— Закончилось. Насколько сильную боль вы испытываете по шкале от одного до десяти?

Алексис с трудом сосредоточилась. Вроде больно, но состояние все еще странное, словно в тумане: сложно определить, где именно и как сильно болело.

— Ну, шесть или семь.

— Сейчас полегчает.

— Как Эллиотт? — хрипло спросила она.

— Хорошо, операция прошла успешно.

Алексис поморщилась от вспышки боли в животе.

— Что ж, дорогуша, — проворковала Нина. — Я добавила обезболивающего, сейчас станет лучше.

— Ноа… — пробормотала Алексис.

Ее вновь потянуло в темную, теплую субстанцию. Однако прежде, чем она в нее погрузилась, послышался ответ Нины:

— Он здесь, и он тебя любит.

В следующий раз Алексис проснулась в одиночной палате, рядом никого не было. На стене лежали длинные тени, белое одеяло утопало в золотом сиянии заходящего солнца. Жжение в горле притихло, но сменилось болезненными спазмами в животе. Однако ни то, ни другое не шло ни в какое сравнение с тупой болью в груди.

«Он здесь, и он тебя любит».

Вероятно, те слова ей приснились. Воображение выдало желаемое за действительное.

Веки вновь сомкнулись, но не из-за влияния болеутоляющих, а из-за наплыва печали, но опять распахнулись, стоило ей услышать шум воды в туалете. Алексис повернулась в сторону ванной комнаты, дверь которой открылась, и в проходе появился темный силуэт, ярко подсвеченный сзади. Она прищурилась и попыталась приподняться — тщетно. Кто еще…

— Черт! Прости, я… я тебя разбудил?

Кардиомонитор зафиксировал, как ее сердце пропустило удар.

— Ноа?

Он закрыл дверь, и Алексис ахнула — действительно он.

Только не совсем.

Борода исчезла, обнажая мягкую кожу и мальчишескую улыбку. Короткие волосы были аккуратно уложены. Однако глаза оставались все теми же — теплыми, нежными. Он подошел к ее кровати.

У Алексис по виску скатилась слеза.

— Боже правый!

Его улыбка исчезла.

— Что, настолько плохо?

— Нет, — выдохнула она. — Ты был прав — действительно невероятная сила мужского обаяния. — Из груди невольно вырвался всхлип, отчего по телу пробежала волна боли.

— Черт! — испуганно ахнул Ноа. — Что болит? Позвать медсестру?

Алексис вцепилась в его футболку.

— Останься! Мне кажется, я сплю.

Ноа опустил бортик кровати и нагнулся к ней так, что их лбы соприкоснулись.

— Прости, не хотел тебя расстраивать. Я лишь хотел, чтобы ты видела меня настоящим, когда я буду умолять о прощении.

Из сухого, как наждачка, горла вырвался смешок, переросший в кашель, который, в свою очередь, вызвал новую вспышку боли в боку.

— Не смеши меня, — поморщилась Алексис.

— Я и не пытался. — Ноа выпрямился, взял с тумбочки пластиковый стаканчик с трубочкой и поднес к ее губам. — Вот. Медсестра сказала, что тебе нужно попить.

Алексис сделала несколько глотков прохладной жидкости и вздохнула.

— Спасибо. Что у тебя со щекой?

— Долгая история, потом расскажу. — Ноа убрал стакан и, повернувшись к ней, мягко провел пальцем по подбородку. — Как ты себя чувствуешь?

— Теперь лучше, раз ты здесь и это не сон.

Между его бровей залегла складка.

— Прости, Лекса. Я пытался успеть до операции — планировал ворваться в палату в последнюю минуту с извинениями, но опоздал. — Он тяжело сглотнул. — Я не знал… не знал, что операция все же состоится. Я должен был быть рядом.

— Теперь-то ты рядом.

Он крепко сжал губы.

— Этого недостаточно.

Алексис повернула голову и поцеловала кончик его пальца.

— Достаточно.

— Ты портишь мне мольбу о прощении.

Она поймала его взгляд.

— Тебе не нужно извиняться, и я этого не хочу. Лучше поцелуй меня.

Ноа осторожно присел на край кровати и, опершись рукой по другую сторону от нее, приблизился к ее лицу.

— Сперва я должен кое-что сказать.

Алексис вздохнула и запрокинула голову.

— Ты ничего мне не должен.

— Мои слова тогда… они были жестокими и непростительными.

— Уже забыл, что я говорила минуту назад?

— Это не важно. Ты пыталась извиниться, а я грубо отмахнулся, чем предал не только тебя, но и нашу дружбу.

Эти слова подобно лезвию рассекли остатки самоконтроля, его лицо превратилось в расплывчатое пятно. Он стиснул челюсть и продолжил:

— Я позволил злости меня ослепить и не заметил, что причиняю тебе боль и что ты нуждаешься в друге. И таким образом я ранил тебя еще сильнее.