И вуаля! Спустя всего полгода Дэйв Билл ездил на «порше» с откидным верхом, носил костюмы за две тысячи долларов и разговаривал с безграничной самоуверенностью первоклассного брокера.

Однако окончательно его судьбу решила женитьба на Лори. Она завела тесную дружбу с Герцогиней, заставив тем самым сблизиться и нас с Дэйвом. Разумеется, мы с ним были странной парой, но по мере того, как разгоралось мое пристрастие к наркотикам, Дэйв стал идеальным компаньоном для меня. Прежде всего, он никогда не был слишком разговорчив, а я теперь почти всегда был настолько обдолбанным, что все равно не способен был бы его понять. Поэтому, спрятавшись в цокольном этаже моего дома, мы закрывали все окна, приглушали свет и вместе смотрели фильмы, одни и те же по много раз. По большей части это были фильмы о Джеймсе Бонде, иногда сериал «Звездный путь». При этом я потреблял столько дури, что ею можно было бы вырубить целое семейство медведей гризли.

Разумеется, Дэйву тоже нравились наркотики, но не так чтобы очень. Он всегда был достаточно трезв, чтобы присматривать за мной по просьбе Герцогини. К тому времени ее терпение уже лопнуло, и она сделала Дэйва ответственным за то, чтобы я не убил себя раньше, чем она успеет довезти меня до больницы.

Так оно и случилось однажды.

Два года назад я стоял на кухне у Дэйва и в полном безумии и отчаянии методично запихивал в рот одну за другой таблетки морфина. Он повалил меня на пол, засунул пальцы мне в рот и выковырял оттуда почти все таблетки. Потом он вызвал скорую помощь и таким образом спас мне жизнь.

Спустя четыре недели после этого, когда я вернулся из центра реабилитации домой, в Саутхэмптон, к разбитому семейному очагу, меня встретили Дэйв и Лори, чтобы помочь хоть как-то склеить осколки былой жизни. Хотя я отлично понимал, что это под силу только нам с Герцогиней, я никогда не забуду этот дружеский жест.

Еще более красноречиво говорило в пользу Дэйва и Лори их поведение после того, как мне было предъявлено обвинение. В то время как большинство моих друзей мгновенно и навсегда исчезли из моей жизни, Дэйв остался рядом, и в то время как большинство подружек Герцогини немедленно стали советовать ей бросить никчемного мужа, Лори пыталась уговорить ее сохранить брак и остаться со мной.

Именно по всем этим причинам я, сидя с Дэйвом в ресторане «Каракалла», чувствовал себя последней сволочью. На мне были темно-синие джинсы, в которых пряталось дьявольское записывающее устройство Одержимого. Под черным хлопковым свитером скрывался сверхчувствительный микрофон, закрепленный чуть правее моего разрывающегося на части сердца.

Хотя нас было только двое в тот вечер, мы сидели за столиком на четверых, который был накрыт тоже на четверых – крахмально-белая скатерть, белоснежный фарфор, сияющее столовое серебро. Дэйв сидел слева от меня, меньше чем в двух футах – так близко, что микрофон Одержимого, должно быть, улавливал звук его дыхания. На нем была синяя спортивная куртка поверх белой футболки – типичная одежда для Дэйва, – а на крупном симпатичном лице было написано самое невинное выражение – так смотрит ягненок на бойне.

После нескольких минут обычной светской болтовни он протянул мне пачку бумаг.

– Не посмотришь? – попросил он. – Я думаю заняться валютно-обменными операциями. Люди делают на этом целые состояния.

– Посмотрю, – кивнул я, а про себя подумал: Господи Исусе! Как все просто! Эти так называемые валютно-обменные операции были новейшей пеной финансовых махинаций, и я нисколько не сомневался в том, что мне удастся в считаные минуты заставить Дэйва сказать что-нибудь, что его скомпрометирует. Впрочем, не это интересовало Одержимого и Ублюдка. Они хотели знать о брокерской фирме, где работал Дэйв после закрытия «Стрэттон». Как бы там ни было, Дэйва легко удастся расколоть.

Несколько минут я притворялся, что внимательно рассматриваю бумаги, которые дал мне Дэйв, украдкой поглядывая вокруг краем глаза. Бумаги пестрели словами иена, немецкая марка и прочее в том же духе.

«Каракалла» был небольшим рестораном столиков на пятнадцать-двадцать. В среду в восемь вечера заняты были всего несколько из них. Посетителями были семейные пары средних лет, не имевшие понятия, какой чудовищный обман творился всего в нескольких ярдах от них Одержимый с Мормоном ждали меня на парковке местного кинотеатра, так что в ресторане были только мы с Дэйвом… человеком, который спас мне жизнь… единственным другом, не бросившим меня… наши дети дружили… наши жены дружили… мы с ним дружили… как же я могу так поступить с ним?

И я не смог.

Недолго думая, я отложил в сторону бумаги, извинился и направился в мужской туалет. По пути я остановился возле стойки официантов и позаимствовал ручку. Зайдя в туалетную кабинку, я оторвал кусок туалетной бумаги, прислонил ее к стене и большими печатными буквами написал: НЕ ГОВОРИ НИЧЕГО КОМПРОМЕТИРУЮЩЕГО ПРОТИВ СЕБЯ! НА МНЕ ЗАПИСЫВАЮЩЕЕ УСТРОЙСТВО!

Я посмотрел на свою записку. Мое сердце бешено колотилось. Если Одержимый с Ублюдком узнают об этом, мне конец. Они сразу отменят мою сделку со следствием, и я получу по полной, без всяких скидок. Тридцать гребаных лет! Когда я выйду из тюрьмы, мне будет шестьдесят шесть! Сделав глубокий вдох, я попытался успокоиться. Нет, Одержимый ни за что не узнает об этом. Я был в этом уверен.

Ободренный этой мыслью, я вышел из туалета и направился обратно к столику, бросая быстрые зоркие взгляды по сторонам. Никто не выглядел подозрительно. Горизонт был чист – никаких федеральных агентов.

Дойдя до столика, я положил левую руку на плечо Дэйву и приложил к своим губам правый указательный палец, жестом приказывая ему молчать. В левой руке я держал сложенную вдвое записку. Сдвинув руку с его плеча, я пальцами развернул ее и положил перед ним на стол.

Усаживаясь на свое место, я наблюдал, как его голубые глаза буквально выскочили из орбит, когда он прочел записку. Потом он совершенно ошалело посмотрел на меня. Сохраняя на лице невозмутимое выражение, я чуть заметно кивнул. Он тоже кивнул в ответ.

– Ну, что касается валютно-обменных операций, – вслух сказал я, – это вещь неплохая, как мне кажется, но тут нужно быть осторожным. Тут многое связано с наличными, насколько мне известно, и все норовят взять на лапу. Понимаешь, одно дело, когда этим занимаемся мы с тобой, и совсем иное, когда вовлечены чужаки, – я понизил голос для пущего эффекта. – Я хочу задать тебе один вопрос, – прошептал я. – Ты ведь никуда не вкладывал те наличные, что я тебе дал?

Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и прошептал:

– Не знаю, о чем ты говоришь. Сейчас у меня ни гроша за душой.

– Это я понимаю, – продолжал шептать я. – Речь идет не о сейчас. Я говорю о том, что было два года назад. Я беспокоюсь за ту четверть миллиона, которую я тебе дал. Что ты сделал с наличными?

На его лбу выступили крупные капли пота.

– Похоже, ты совсем обкурился, братан. Говорю тебе, у меня нет ни гроша за душой…