«Кому-то пофартило сорваться! Пусть бы их фортуна сберегла от ментов и собак», — пожелал Кузьма молча.

Утром он, как ни в чем ни бывало, пошел на работу. И вскоре его окликнули свои, приисковые.

— Кузьма! Слыхал? Ленку утром из столовой увезли.

— Кто?

— Милиция!

— Куда?

— В Магадан! Не иначе как делом Катерины занялись вплотную. Прямо с кухни! В чем была! Переодеться не дали. В воронок сунули и ходу!

— Не то взяли! Не ее надо было хватать! — отмахнулся Огрызок. И забыл об услышанном.

К обеду по прииску слух пошел, что из поселка, неведомо как, исчез Самойлов. Он не пришел на работу, не было его и в общежитии. Вахтер сказал, что не видел Ивана ни днем, ни вечером. Не появлялся он и в столовой. Сколько ни искали его собаки с милицией, ни в Сеймчане, ни в окрестностях не нашли его.

Кто-то из приисковых указал на Чубчика: мол, слышали, как грозил он Самойлову расправой. Но Сашка, так уж повезло, был на рыбалке не один. Вернулся ночью с мужиками и, поделив рыбу на всех поровну, тут же пошел на работу. А утром, когда Самойлова хватились, Чубчик еще был на прииске.

— Наверное, уголовники убили его. Те, какие с тюрьмы сбежали. Им едино кого уложить, — судачили бабы.

— Объявится! Дерьмо не сдыхает! Оно по весне махрово цветет! — отмахнулся Огрызок. Но вечером после работы и его вызвали в милицию. Спрашивали, где был, чем занимался вечером и ночью. Кузьма вмиг смекнул, куда клонят, и ответил презрительно:

— С бабой своей мирился!

— Как?

— В постели! Как еще? На третьей палке все забыл! Простил совсем! Теперь все заново! Будто и не было ничего промеж нами худого!

— А из дома никуда не выходил?

— Вы что? Иль мою Катерину не видели давно? От нее разве сбежишь? — рассмеялся откровенно. И спросил — А почему спрашиваете?

— Самойлов исчез. Совсем! Словно испарился. Нигде найти не можем.

— Я при чем?

— Отношения у вас были сложными…

— Кто их засрал, того и колите! Тут без них не обошлось! Понятно? А меня, на хрен дергать. Я — не мокрушник! И Ваньку с самого суда не видел. Да и с чего мне его гробить? Не он главная падла. А до тех и мне не достать! Он же, хорек, сам вляпался! Небось, его там притырили! И держат, чтоб не замокрили дурака

нечаянно. Кто-нибудь из поселка. Вы у них там поспрошайте, куда они своего стукача занычили! Мне он без понту'

Самойлова нашли лишь на четвертый день. Случайно. Полезли девчонки из общежития белье на чердаке повесить. И только свет включили — заорали, завизжали, вниз по лестнице кувырком скатились.

А через десяток минут милиция поселка вынесла с чердака тело покойного. Самойлова вытащили из петли. После осмотра и заключения патологоанатома, Ивана без огласки, без торжеств тихо закопала на кладбище коммунальная служба Сеймчана вместе с работниками поссовета, не расщедрившимися даже на венок для покойного.

Об Иване уже через неделю забыли в поселке. Едва перестала искать его милиция, никто о нем не вспоминал.

Вернувшаяся через неделю из Магадана Ленка молча выслушала известие о смерти Самойлова. Она не плакала, не сожалела, не навестила могилу. Она не обронила ни слова. Изменившаяся до неузнаваемости девчонка потеряла былую беззаботность. Она стала молчаливой, постоянно боялась темноты и одиночества. Отработав две недели, уехала из Сеймчана навсегда, не оставив адреса подружкам. И до самого отъезда ходила, опустив голову, не замечая никого.

Никто из подсобниц, как ни старались девчонки, так и не узнал, где она была все эти дни.

О деле, возбужденном против Катерины, коротко напомнил следователь, приехавший в Сеймчан ознакомить пекариху с постановлением о прекращении против нее уголовного преследования.

Катерина вздохнула, когда за следователем закрылась дверь. И, уронив невольную слезу, подумала, что уж теперь ей не станут мешать, дадут выйти на волю без волнений и помех. Что никто уже не потревожит ее семью, хлебнувшую горя через край.

Поселковые и впрямь перестали задевать Катерину и смеяться над ней. В Сеймчане теперь было не до них. Жители видели, как встревожена милиция. Днем и ночью охраняя поселок, она не сводила глаз с окрестностей, следила за каждой машиной, случайно затормозившей у поселка. К ней тут же подбегали милиционеры, осматривали, обыскивали, расспрашивали водителя, не просились к нему в кузов попутчиками сбежавшие уголовники. Но ни их след, ни самих беглецов, не удавалось взять.

Поселковые к предупреждениям милиции относились всерьез лишь первые две недели. А потом устали бояться. И понемногу избавлялись от страха. Огрызок, как и Чубчик, не придавал значения услышанному. Помнил свое. И смеялся молча, видя усилия милиции:

«С крыши съехали! Кой козел попрет в поселок, почуяв лягавый дух? Кенты его за версту чуют…»

И верно, никто не нарушал покой поселка, не взорвал ночную тишину испуганный, душераздирающий крик. Кузьма теперь полюбил сидеть вечером после работы на крыльце дома, помечтать о предстоящем отъезде. Он уже не за горами…

Огрызок улыбался наступающим белым ночам. Он знал: уехав, не увидит больше утра и в два, и в три часа ночи, когда видно не только всякий камушек, спичку под ногами, а даже газету читать можно. Было бы желание…

Катерина теперь вся в заботах об отъезде. Себе платья, кофты, юбки шьет. Кузьме целый чемодан рубах и трусов нашила. Портки всякие накупила. Чтоб не знал он с этим нужды в деревне, не бедствовал. Огрызок даже шутил над бабой:

— На что столько барахла запасаешь? Ладно, ты баба! А мне к чему столько тряпок? Жопа одна, а трусов — полчемодана! Мне их и за три жизни не переносить!

— Запас карман не точит, — отвечала баба и принималась шить новое исподнее.

Кузьма давно простил ей глупое. И, примирившись, прочел письма родни. Ему приятно было, что его своим признали. Родным. И не ожидая от него никакого проку, предложили помощь и поддержку во всем. Не задали лишних обидных вопросов, не унизили.

Катерина даже плакала, когда Огрызок прочел ей свое письмо. Она гордилась Кузьмой и не скрывала этого. И не ждала семья для себя новых потрясений, но внезапно на прииск приехала ревизия из Москвы.

Уже на третий день обнаружила она недостачу золота. И пошли проверки снизу доверху.

Забрали журналы и у Огрызка. Но интересовались не столько записями, сколько биографией Кузьмы. Всю перелистали вместе с уголовным делом. От корки до корки. Огрызок быстро смекнул, откуда ветер дует, и держался настороже, чтобы не ляпнуть ненароком лишнее. Не дать повода «схомутать» себя. А ревизия шелестела документами, спрашивая директора прииска не без умысла, с намеками.

— Зачем воров на работу взяли? Чтобы за их счет себе согреться под шумок? Иль обучаетесь у них умению? Или чтоб было на кого свалить? А как иначе, если недостача налицо? Должны быть и виновные! Хищением такое квалифицируется! Не иначе! А золото — это государственная казна! С ней шутить никому не позволено! — сдвигая брови, хмурились ревизоры в военных мундирах.