Я бросился к ней, стал шевелить, прощупал пульс, потом прислонил ухо к сердцу и закрыл глаза, чтобы лучше слышать, сейчас оно забьется, сейчас забьется…

Я кричал ее имя, тряс ее изо всех сил. Такого не может быть, такого не могло быть… В бессилии я посмотрел на ее лицо, столь красивое, что казалось живым, столь красивое, что, казалось, будто она меня обманывает.

Я прижал ее к груди и расплакался, прижимал ее все сильнее, словно выдавливая из нее последнюю каплю жизни.

Делать было нечего. Я опустил ее на железный стол. Стал гладить волосы, щеки, а когда наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб, почувствовал могильный холод кожи, и мне стало дурно.

Я должен был присесть, но моя доблестная нога за что-то зацепилась, что-то покатилось по полу, темный пузырек из-под лекарства, но без этикетки. Я подобрал его и понюхал. Никакого особого запаха. Посмотрел его на свет, внутри осталось несколько капелек. Я сел.

Я все неправильно понял, все на свете перепутал – жесты, слова… она лежала на смертном ложе, и я должен был позаботиться о ней. Будешь заботиться обо мне, вот что имела в виду Офелия, заставляя меня поклясться. Клятва, которую я был обязан исполнить: похоронить ее. Я должен сохранять трезвым рассудок, подавить боль, утереть слезы, стать не собой, а кем-то другим: привести все в порядок, словно действия были книгами, которые нужно расставить по полкам. Я не мог хоронить ее тело без гроба. Первым делом подумал о Марфаро, но гроб у него не попросишь, как фотографию. Я осматривался вокруг в поисках помощи, пока не увидел на доске объявлений старое распоряжение мэра по поводу эксгумации. Все события, предметы, мысли так или иначе связаны между собой. Для меня специально был готов гроб, деревянная одежда, из которой было извлечено истлевшее тело: гроб, который после эксгумации поставили за подсобкой, под навесом, защищенным ветвями столетнего тополя. Он был не в лучшем виде, но еще годился.

Я взял тележку, ту, на которой развожу шланги для орошения.

Гроб, хоть и пустой, был тяжелым. Я снял с него крышку и с большими усилиями погрузил: тележка дважды заваливалась на бок, и гроб опрокидывался, но, к счастью, не разбился. Потом погрузил крышку, она была легче, но отвозя все это в подсобку с уставшими руками и больной ногой на спустившем колесе тележки, подпрыгивавшей на каждом уступе, камне, ложбинке, я понял, что одному мне клятву свою не исполнить. Даже если переложу тело в гроб, перевезти его не сумею.

Я все оставил на складе.

Мне нужен был помощник, но где его найти? Время шло, скоро пора открывать кладбище. Тело пока что придется спрятать, я взял покрывало со склада, там хранилась гора таких. От Марфаро я знал, что трупы надо держать в холоде, замедляющем процесс разложения, но у меня не было альтернатив, и потом речь шла о коротком сроке. Я начал укутывать ее с ног, как несколько часов назад на диване, одно и то же движение как для любви, так и для смерти. Я поднимался кверху медленно, словно оттягивал вымарку любимой женщины из каталога живых. Добрался до груди, избегая прикосновений, потом до шеи, белой, как мел, до щеки, опустившейся перед сном мне на плечо, и до губ, к которым лишь раз прикоснулся и к которым снова хотел припасть, и я впился в них, понимая, что это в последний раз… Но и покрытое тело вырисовывалось под зеленым полотном. Я принес еще покрывал и подушку, чтобы скрыть человеческие очертания. Я закрою покойницкую на ключ, туда никто не войдет. Для надежности затянул тряпками окна, выходившие на центральную аллею.

Открыл кладбище на пять минут раньше положенного времени.

Под гнетом рассеявшихся иллюзий я стоял у могилы Эммы и думал, кто мне поможет похоронить ее дочь. Внезапно меня озарило.

Часто рельеф местности сам подсказывает нам, что делать. Так случилось с цементной плитой между ее и соседней могилой. Я вспомнил день, когда в ее серой пыли обнаружил следы лежавшего здесь человека, возможно, уснувшего, наверное, это Офелия провела ночь рядом с матерью, чтобы изведать незнакомые ей детские привычки. Подсказка. Все, казалось, сходилось на этом месте, на цементной плите, ожидавшей тело, белый квадратик на карте, который предстояло затушевать. Без промедления я взялся за дело. Вернулся на склад, загрузил тачку нужными материалами и вернулся к могиле. Выложил кирпичную стену в конце цементной плиты, уповая на ритуальность жестов, подсказывавших дельные мысли.

Еще раз подумал о Марфаро. В силу наших доверительных отношений и, главное, в силу своей профессии он, наверное, меня бы понял, если бы я рассказал ему всю историю, задал бы, конечно, пару вопросов, но в конце концов все же помог. Вопрос заключался в том, когда он появится, если вообще появится, он не сидел днями на кладбище. А у меня времени было в обрез, и что бы я ни предпринял, закончить надо сегодня вечером, после закрытия кладбища.

Закончился раствор, я отправился месить новый и, срезая путь, пошел между могил и мимо той, которая прославляла несостоявшуюся вечность Илии. Меня озарило. Я направился к могиле малышки Артемизии, он был там, несостоявшийся Сирано, сводил счеты с угрызениями совести.

Я подошел и положил ему руку на плечо. Он посмотрел на меня вопросительно.

– Мне нужна твоя помощь.

Он повернулся и посмотрел на меня, и я увидел отражение своего лица в его темных очках.

– Пойдем, увидишь.

Мы подошли к столу в покойницкой и остановились. Я посмотрел ему в глаза и стал по одному снимать покрывала, пока не дошел до последнего. Откинул край, и он увидел лицо.

Реакция Илии была для меня неожиданной: он закрыл лицо руками и заплакал, знак того, что их связывала нить крепче, чем я думал.

– Отравилась. Я нашел ее здесь, когда открыл кладбище.

Он подошел к ней и ласково погладил.

– Вы ведь были друзья?

Он кивнул.

– Вот и у тебя есть причина помочь мне ее похоронить.

Он посмотрел на меня вопросительно и бог весть о чем подумал, но, главное, с какой стати хоронить ее должен я? Разве у нее нет родных? И к чему вся эта спешка, эта таинственность? Может, у него в голове мелькнуло подозрение, что я причастен к этой смерти, что я спровоцировал ее, и даже если сам не убивал, то сейчас должен скрыть следы преступления.

– Это должен сделать я, она сама меня просила, Илия, она все подготовила, – сказал я ему дрожащим