Спасибо Караманте, по крайней мере благодаря ему не исчезнет, не утонет в реке забвения ее голос, благодаря ему со мной навсегда останется голос любимой женщины. Я столько раз прокручивал эту пленку, что выучил наизусть каждое ее слово, интонацию, паузу, каждый сдавленный всхлип:

Все подготовлено. И я готова. Собиралась уже отказаться от своего обещания и отдаться жизни и тому мужчине, которого ты знаешь и которого я хотела получше узнать, Астольфо, смотрителю мертвых, который умеет говорить и с сердцами живых.

На минуту подумала променять тебя на него, исцелить свою боль его любовью, заботами, подумывала о новой жизни. Увы, не могу.

Он собирался взвалить меня на себя, с ним я изведала то, о чем не могу тебе рассказать, но ожидающая меня перспектива поистине страшна, во мне течет твоя кровь и твое безумие прорастает во мне.

Худшее уже на подходе: у меня дрожат руки, раскалывается голова, приковывая меня к кровати, я стала слышать странные голоса и не могу больше контролировать свои действия.

Пора подошла. Мне кажется, я прожила единственный и последний светлый период своей жизни.

Искушение жизнью бессильно перед зовом смерти. Как говорит Астольфо, порой мы можем выбрать способ ухода из жизни. Я его выбрала.

В глубоком одиночестве потонула моя жизнь. Она бы в нем все равно потонула, не последуй я за тобой.

Тот, кто останется, надеюсь, сумеет понять и простить.

Всю мою злость как водой смыло. Эти слова были моим спасением. Офелия не играла мной или, если выразиться точнее, сблизилась со мной для конкретной цели, но потом, по пути, изменила решение…

Меня одолело острое чувство вины, что я забыл думать о ней, бросил ее, нарушил клятву, которую она потребовала.

Караманте сделал мне самый бесценный подарок, какой только мог. В ту ночь я увидел во сне Офелию, впервые после ее смерти.

На следующий день я проснулся с желанием мчаться к ней. Казалось, прошли века с тех пор, как я ступал на эту тропинку, ведущую к ней. Все было так, как я оставил; все, кроме одной детали.

Перед могилами Эммы и Офелии лежала, свернувшись в клубок, Каштанка, та черная собака.

Впервые она не принимала участия в похоронах. Я увидел ее в профиль, она села, как сфинкс, высунула язык и смотрела на склеп. Услышав мои шаги, повернула голову, взглянула на меня, как на элемент вселенной, которым можно пренебречь, и отвернулась к могиле. Она казалась охранником, стражем, товарищем.

Я подошел, думая, что она отойдет, но не тут-то было, она не пошевелилась, даже когда я по неосторожности ее задел.

Во мне собралось столько эмоций, столько благодарности и любви к Офелии, что я заплакал. Хотелось просить у нее прощения за мое отсутствие, за нарушенную клятву заботиться о ней постоянно, за то, что не поверил ее словам. Такое больше не повторится.

Я достал из пакета металлическую рамку, которую закрепил с помощью молотка. Вынул из кармана пиджака последнюю фотографию Офелии, сделанную накануне смерти, когда она решила увековечить себя в образе своей матери, и вставил ее в рамку. Она была неописуемо красива. Прильнул к ней с долгим поцелуем.

Посмотрел на обе могилы, одинаковые во всем: может быть, поэтому Офелия не хотела украшать могилу матери, ставить мраморный памятник, дописать имя, так как уже предчувствовала скорое соседство, совершенное сходство, потому что оно предусмотрено природой, два идеально совпадающих листа, два одинаковых цветка, две симметричные снежинки.

Собака сидела не двигаясь. Осталась и после того, как я ушел. И тогда мне в голову пришла странная мысль, что она появилась здесь, когда я прекратил навещать Офелию, что она заменила меня, исполняла попранную мною клятву.

Эта странная мысль посетила меня и на следующее утро, когда я застал ее на том же месте, словно она не уходила отсюда и ночью. Я проявил свою благодарность собаке, принеся ей воды. Когда я поднес к ее морде миску с водой, она жадно ее выхлебала. Я подумал, что она, наверное, голодная, принес из подсобки сладких сухарей, покрошил в миску, она и на них набросилась с жадностью. Мне инстинктивно захотелось ее погладить. Шерсть была гладкая, шелковистая, какой не бывает у бродячих собак. Почувствовав на спине мою руку, она повернулась ко мне, нос весь в хлебных крошках, взглянула и вернулась к еде. Я продолжал ее ласкать. То же было и на следующий день: я купил ей собачьей еды и разложил по двум мискам, которые надежно укрепил, и каждый день кормил ее и поил. Собака не сходила с места, бдела над ней днем и ночью, потому что не выходила и когда я закрывал ворота, и как лишнее доказательство, что она не покидала это место, было то, что Каштанка перестала являться на похороны, к великому изумлению горожан, привыкших к ее присутствию.

Только я знал о ней, я и еще, наверное, несколько посетителей, забредавших в этот отдаленный и укромный уголок кладбища. Она уже не выказывала безразличия к моему присутствию, завидев меня на аллее, виляла хвостом и наклоняла голову в ожидании ласки.

Так продолжалось пару недель, пока однажды не случилось нечто невероятное.

Поцеловав на прощание фотографию Офелии и уже уходя по тропинке, мне показалось, что за мной кто-то следует. Обернулся и увидел Каштанку, стоящую на лапах. Она ни разу не поднялась за эти дни. Она на меня смотрела. Может, была голодна, может, ждала, что я и с ней попрощаюсь. Я пошел дальше. Через три шага повернулся. Она шла за мной той же переваливающейся, замедленной походкой, что и на похоронах. Я останавливался, она тоже, шел дальше, она – за мной. Остановилась у входа в сторожку, где я должен был собрать вазы, а потом запереть ворота.

Подошел к ней, встал на колени, чтобы погладить ее:

– Что с тобою, Каштанка? Надоело тебе одиночество?

Она наклонила низко голову, чтобы сильнее почувствовать мою ласку.

Я направился к выходу: она последовала за мной, но у ворот остановилась. Смотрела на меня через железные прутья, смотрела нетерпеливо, словно просилась выйти. Я приоткрыл створку, и она вышла.

Она следовала за мной, как на короткой привязи, как моя необычная тень.

Проходя мимо дома Бранкалеоне и вспомнив, что Каштанка пришла к нему накануне кончины, я подумал, что умираю, что через пару часов сердце мое перестанет биться, может, из-за врожденного порока или случайного падения, кто его знает. По сути, начиная со своего появления, Каштанка была спутницей смерти, как настоящий психопомп, собаки