Но петушку было не до загадочных совпадений. Он влетел в полураскрытую форточку, бухнулся на стол рядом с кашей и, раскинув свои сильные крылья, бросился на шею хозяину.

Тот сначала от испугу остолбенел.

И понятно: когда в ваше окошко залетает ни с того ни с сего такое вот чудо в перьях и с разгону набрасывается на вас – тут любой, старик не старик, поневоле от испугу остолбенеет.

Прикрывая рукой глаза, чтобы их не выклевал гость из форточки, первым делом петушиный хозяин потянулся к остаткам каши и накрыл их поплотнее ладонью – на предмет возможного посягательства. Затем, робко раздвинув пальцы, сунул в щёлку любопытный зрачок.

Плёнка страха в глазу хозяина растопилась под золотым блеском. Он увидел знакомый гребень и родную бакенбардинку на щеке.

– Ты ли это? – спросил хозяин. – Или это всего лишь призрак, явившийся сюда для того, чтобы терзать моё разбитое сердце?

– Ибрагимушка! – заорал петух, размазывая крыльями слёзы. – Это я, твой крылатый брат!

– Я теперь не Ибрагим ибн Абу Аюб, – покачал головой хозяин. – Я теперь обычный пенсионер, и меня мои соседи по коммуналке скромно называют Потапычем. Я доволен, люди они хорошие. Рису вот вчера мне отсыпали. А я кашки сварил и рад. Цыпочка моя, хочешь каши?

Петушок от каши не отказался.

Они молча поели каши, приголубливая друг друга взглядами двух давно не видевшихся друзей.

Когда с кашей было покончено, Ибрагим, а теперь Потапыч, как в старинные весёлые времена, счистил крошки с петушиного клюва.

Этот жест, как весточка из былого, растрогал петушка окончательно.

– Помнишь лысого сквалыгу Дадона, – подмигнул он отыскавшемуся товарищу, – как он мягко перед нами стелил? Если бы не шамаханская аферистка, мы с тобой ещё неизвестно сколько обретались бы при русском дворе. А какая там была национальная кухня! Одна уха из стерляди чего стоит! Почки заячьи! Пироги с грибами! А какие были поросята в сметане!

Петушок закатил глаза.

– Помню, цыпа, конечно помню, – улыбнулся в усы Потапыч. – И Дадона, и пироги с грибами. Сколько лет с той поры прошло! Сколько долгих-предолгих лет! Ну а ты? Что делал? Где пропадал?

– О! – сказал петушок задумчиво. – Где я только не был, чего не видел! И в остроге сиживал, и в огне горел, и в ощип попадал бессчётно. Даже – ни за что не поверишь! – гастролировал с бродячими музыкантами. Вот уж где была привольная жизнь! Если бы не криминальная обстановка и не душегубы с большой дороги, я бы с теми бременскими ребятами по гроб жизни, наверно, не расставался бы. Если честно, я и сейчас подумываю, а не петь ли мне в какой-нибудь рок-команде. Ну а ты-то, Ибрагимушка, ты-то как? – с жаром в голосе спросил петушок, по привычке называя хозяина его прежним, старинным именем.

Стариковская улыбка погасла.

– Я-то, цыпа? – отвечал он невесело. – Когда случилась эта ссора с Дадоном и мне пришлось притвориться мёртвым, я задумал: если всё обойдётся, брошу службу, уйду в пустыню, буду делать там колодцы для путников и ухаживать за страусами и верблюдами. Ну а после ты долбанул царя, человека хоть и глупого, но безвредного, и я понял, что этой смертью перечёркивается вся моя жизнь. На костях не построишь будущее, и теперь я не посланец со звёзд, а убийца с большой дороги.

– Вот уж это ты, хозяин, напрасно – про убийцу с большой дороги… Если кто из нас двоих и убийца, так это я.

Петушок нацарапал когтем на хозяйском столе корону и со злостью саданул по ней клювом.

– Ну а если я склюю таракана, тоже глупого и тоже безвредного, это как – считается за убийство?

– Таракана, царя, лягушку – всё считается, всё на совести. Но в убийстве царя Дадона виноват только я один. Ты тогда был простым орудием, а направил это орудие я.

– Ладно, хватит. – Петух зевнул. – Не то я тоже, не ровён час, начну рвать на голове перья. Лучше расскажи про себя. Про царей мне слушать неинтересно. Дальше-то, что дальше-то было? Значит, ты притворился мёртвым… 

В ясный день петербургской осени, в воскресенье, сразу после полудня, дежурный милицейский патруль обнаружил на спуске к реке Фонтанке неподалёку от Египетского моста тело неизвестного человека в заношенной клеёнчатой куртке и пятнистой раскраски брюках.

Тело было мертвецки спящим и бессвязно бормотало во сне. Под расстёгнутой на груди рубашкой было вытатуировано корявыми буквами: «Сантехника мать порядка».

Документов у тела не обнаружили, зато в правом кармане куртки была странного вида трубка, напоминающая детский калейдоскоп.

На вопросы «что это» и «откуда» – тело ничего не ответило, а когда милиционеры из патруля попытались запихнуть тело на сиденье милицейской машины, оно принялось царапаться и плеваться, обдавая возмущённых патрульных крепким запахом сибирских пельменей.

И надо было такому случиться, что именно в описываемый момент, когда двое патрульных милиционеров заталкивали тело в машину, мимо проходил Локтев, личность вам хорошо известная.

«Вот стахановец! – удивился Локоть, увидев невменяемого приятеля. – Умудриться всего за час просадить полсотни баксов в пельменной! – И решил, почесав за ухом: – А пойду-ка я себе мимо».

Он бы и пошёл мимо, не имея никакого резона ввязываться в этот глупый конфликт, если бы не медная трубка в кулаке у молодого милиционера.

«Уж не та ли? – подумал Локоть, оценивая трубу на глаз. – Маленькая, вроде подзорной. По приметам, похоже, та».

Он вспомнил обещание Рукавицына: первый, кто отыщет трубу, станет его правой рукой. И Локтев, недолго думая, направился к патрульной машине.

– Мужики! – улыбнулся Локоть самой дружелюбной улыбкой, которую сумел отыскать среди скудных своих запасов. – Это ж Лобов, вы что, не видите? Лауреат международного конкурса «Лучший сантехник года». Его ж каждая собака в Коломне знает. А эта трубочка – специальный прибор для проверки унитазной системы. Ну чего вам с ним с таким телепаться? Нервы тратить, пуговицы терять? Вон за тем углом его хата. Я уж, так и быть, доведу. Без базара, отпустите его, начальник.

Милиционер сдвинул белобрысые брови.

– Так