пало жертвой их желания заработать себе на независимость. Но желание не возникло бы без возможности, которая его предоставила!

"Дети перестали уважать родителей, крестьяне - свое слово", - сетовал Лабат. Причина в обоих случаях была одна: альтернативность, мобильность, выбор, возможность уйти. Один поддерживал немощных старейшин, потому что они символизировали преемственность. Когда вера в преемственность стала ослабевать, человек стал действовать из чувства долга, привязанности или, что еще более маловероятно, из чистой человечности. То, что именно в этот момент отцовский авторитет был подорван целым рядом законодательных мер, посягавших на то, что раньше считалось естественной сферой деятельности отца: защита работающих детей, обязательное посещение ими школы, так или иначе игнорировавших волю или интересы отцов. В 1889 г. был принят закон, определявший условия, при которых нерадивые отцы могли быть лишены отцовских прав. Другие меры регулировали или запрещали детский труд (1874, 1892 гг.), наказывали родителей, жестоко обращавшихся с детьми (1898 г.), ввели возможность судебного управления имуществом ребенка (1910 г.), ограничили право отца давать согласие на брак своих детей (1896 г. и позже), защитили незаконнорожденных детей (1896 г. и позже). Кроме того, школы служили мощным источником конкурирующих авторитетов и ценностей, максимально приближенных к домашним. А в тех частях Франции, где, как в Бретани, решительная борьба с местной речью отделила франкоязычную молодежь от бретонских старших, местная традиция осталась в тени, и молодежь стала презирать старших как невежд, когда те игнорировали только французский язык. Неудивительно, что кризис авторитета стал важным предметом общественных дебатов, настолько, что в 1914 г. католические Semaines Sociales, столь представительные в отношении доброжелательного мнения, выбрали его темой своего ежегодного собрания.

Естественно, что тенденции, обусловленные социально-экономическими изменениями, ускоряются под влиянием внешних факторов. Семейные разногласия становились более явными и, возможно, более раскольническими. Молодежь охотнее задавала вопросы, выражала несогласие, бунтовала и даже занимала политические позиции, отличные от семейных или клановых. Одним из результатов этого, по общему мнению, стало сокращение числа семейных встреч: "Chacun chez soi, chacun pour soi", - писал учитель из Могевиля (Мёз) в 1889 году. Молодые, особенно молодые пары, измученные подчинением, ограничениями и трениями в больших семьях, где старшие доминировали, а иногда и издевались над ними, ухватились за первую возможность получить некоторую степень независимости. В 1880-х годах сыновья стали ожидать и требовать заработной платы, причем такой, как у наемных рабочих. В Лимузене брак по правилам совместного владения имуществом победил более старый режим "доталь". Все меньше молодых пар продолжали жить с родителями, что иногда оговаривалось в брачных контрактах. Меньше неженатых сыновей и дочерей оставалось дома? В Лорагаи и Монтань Нуар хороший наблюдатель связал это развитие со школами. По словам Паризе, как только молодые люди научились считать, они стали требовать свою долю в семейном имуществе, а если их требования отклонялись, они уходили. В Тарн-и-Гаронне, движимые "духом независимости и инсуборди-нации", дети уходили из семьи, как только становились достаточно взрослыми, чтобы наниматься на работу, "оставляя родителей в затруднительном положении для ведения хозяйства". Это произошло в основном после 1900 г., когда сокращение численности сельского населения открыло возможности для такой занятости".

В центре Франции, где для обработки относительно крупных хозяйств требовались большие семьи, изоляция долгое время помогала сохранять семейные общины, в которых несколько супружеских пар жили и работали как единое производственное целое. Эти замкнутые или полузамкнутые домашние хозяйства, основанные на крепких семейных узах, продержались долгое время, но уже в 1897 г. мы слышим, что даже там "отец не имеет права удерживать своих детей". Особенно в Крезе, где возможности эмиграции были хорошо известны, молодежь уже в шестнадцать-семнадцать лет отправлялась в самостоятельное плавание. Те, кто не отправлялся в город в поисках более высокой зарплаты или просто в поисках приключений, нанимались в батраки, чтобы заработать деньги. Овернские "семейные республики", некоторые из которых, по некоторым данным, существовали еще в VIII веке, постепенно распадались. Последняя, близ Тьера, распалась в 1925 г.

Теперь начинают появляться упоминания о влиянии молодых на старых и о том, что старые следуют примеру молодых. В 1830-х гг. отказ от ремня в пользу подтяжек считался самым дерзким актом независимости и новаторства со стороны молодого крестьянина. К 1889 г. в Брое жена мужчины уже не называла его "наш господин", дети не обращались к нему в третьем лице.* В Аллье, отмечал местный ученый в 1911 г., главенство отца, бывшее правилом 20 лет назад, теперь стало исключением. Дети больше не мирились с подчинением, особенно когда возвращались с военной службы, и абсолютно настаивали на равных правах. Примерно в то же время Лабат отмечал "преждевременный, интенсивный, довольно свирепый инди-видуализм молодежи". Интересно, не сыграло ли это определенную роль в тенденции к уменьшению семей. Бедняки отставали в ограничении семей, отчасти потому, что у них не было имущества, а значит, и забот о его разделе между многочисленными наследниками, но прежде всего потому, что (как мы уже видели) дети означали доход. В бокаже Вандеи, как и во многих других местах, от детей можно было ожидать, что они начнут работать в возрасте десяти лет или около того и будут отчислять весь свой заработок отцу. "Бедный крестьянин заинтересован в том, чтобы иметь большую семью". Но если от потомства можно ожидать, что оно скорее будет забивать болт, чем вносить вклад в семейный бюджет, то какой интерес у бедного крестьянина воспитывать большой выводок? Да и вообще, в чем интерес сохранения семьи в долгосрочной перспективе?

Новые веяния создали парадоксальную ситуацию. Сочетание тенденций к мелкому землевладению и контролю рождаемости изменило облик сельского населения, обусловив преобладание пожилых людей, владевших домом, землей и деньгами и привыкших отдавать распоряжения своим детям, которые были меньше, чем они, экономически зависимы и, по возможности, приучены почитать и слушаться стариков. Главы семей теперь, как правило, жили дольше, и постепенное старение этой группы (а также ограниченность ее средств) обусловило экономическую отсталость и нежелание модернизироваться. Это, в свою очередь, способствовало отъезду наиболее предприимчивых молодых людей, жаждущих ответственности и независимости, - эмиграции, связанной не с технологическими усовершенствованиями на земле, а, напротив, с сопротивлением этим усовершенствованиям со стороны хозяев земли и с препятствием, которое их присутствие создавало для вертикальной мобильности. Таким образом, с одной стороны, закрепощение старых вытесняло молодых. С другой стороны, та же ситуация (разумеется, в более широком контексте) также позволило эмансипировать молодежь, независимо от того, осталась она или уехала. Сокращение численности населения и нехватка молодых рук были решающими факторами для повышения заработной платы и возможностей трудоустройства, которые позволяли,