Будить императора адъютанты считали самым тяжелым в своей службе. Не потому, что спросонок Михаил Павлович был суров, а исключительно из жалости к государю. Дело дошло до того, что подпоручик Белоглазов снимал сапоги с коваными подковками, дабы подарить повелителю несколько лишних секунд сна и шел в одних чулках. Лучше бы он оставался в сапогах (или имел сменную пару чулок!), потому что император имел очень чуткое обоняние. Делать замечание поручику (неглупому и, в общем-то, дельному офицеру) или переводить его куда-нибудь из-за такой мелочи у Михаила не хватало духа и приходилось терпеть.

По примеру своей великой бабушки Михаил начинал рабочий день с разгребания почты. Благо канцелярия уже поработала над бумагами, а собственноручно писать депеши философам русский государь не собирался. Да и имелись ли нынче философы, с которыми можно бы вести переписку? Вольтеры, Гримы и Дидро повывелись, да и не стоило оно того. За деньги философы будут тебя хвалить, а за большие деньги – восторгаться. Но тот же Дидро, прославляя русскую императрицу, не позабыл о кукише в кармане – оставил после себя критические заметки, наделавшие много шума.

Посему Михаил Павлович читал исключительно деловые бумаги. На слух император воспринимал тексты плохо и потому «суфлеров» возле себя не держал. Секретарь оставлял бумаги на столе и уходил, чтобы не мешать.

С секретарем императору помог губернатор.

Дмитрий Владимирович перетряхнул Московский архив Коллегии иностранных дел, разогнал всех «архивных мальчиков», приставил их к настоящим делам, а для государя отыскал настоящий клад – Дормидонта Кузьмича Евстафьева.

Евстафьев был честен, исполнителен, аккуратен и абсолютно безынициативен и потому, несмотря на университетское образование и длинную родословную, к сорока годам дошел лишь до титулярного советника. Где-то в провинции, этот чин был вполне солиден, но не в Москве. От него нельзя было услышать совета, если о том не спрашивали, но коли он такой совет давал, можно было смело положиться на его мнение. Не так давно в ответ на вопрос императора – а как бы сократить количество бумаг, требующих личного рассмотрения Его Императорским Величеством, секретарь предложил, чтобы все депеши и прошения сопровождались пояснительными записками, в которых министр или начальник канцелярии излагали свое мнение, а также соображения – за и против. И, что любопытно, бумаг стало меньше раза в два.

Меньше всего документов было от Чернышева, недавно назначенного министром иностранных дел. А если точнее – то всего две. В первом Александр Иванович просил увеличить ассигнования на русскую агентуру в Париже (в сопроводительном письме указывалось, что с министерством финансов вопрос обговорен – изыщут!), а во втором предлагалось объявить аглицкого посланника особой «нон грата». Без колебаний Михаил Павлович подписал оба ходатайства, мысленно похвалив Чернышева – не позабыл Александр Иванович о нуждах русской разведки, да и посланника короля Георга, лорда Карнеги, давно следовало выставить вон – он, видите ли, требует относиться к нему с соблюдением всех международных правил, согласно статусу дипломата. А между тем – правительство Георга IV до сих пор не признало законность его правления.

Лорд Карнеги как-то «обмолвился», что правительство Британии готово признать законность правления императора и даже готово помочь с подавлением мятежа. Но… От русского императора требуется «одолжение» – вывести армию генерала Ермолова из Закавказья…

Откровенно говоря, Михаил Павлович до сих пор не понимал – что Россия делает на Кавказе и в Закавказье? Осваивает новые территории? Так еще своих столько, что на двести лет хватит. Освобождает армян и грузин с азербайджанцами от чужеземного ига? Поддерживает безопасность русского флота на Черном море? Или все старания ради освобождения братьев-христиан? Тогда – при чем тут азербайджанцы, поголовно принявшие ислам? Или решение пресловутого «восточного» вопроса, в котором Россия завязла со времен князя Святослава? Не зря же Екатерина назвала своего второго внука Константином!

Армия генерала Ермолова пригодилась бы здесь. Имея под рукой лишние шестьдесят тысяч штыков (да каких!), можно было бы очистить Смоленск и прилегающие земли от поляков, а то и замахнуться на штурм Петербурга. Не «восточный» вопрос надобно решать, а тот, что под носом творится.

Возможно, не будь «оговорки» посланника, Михаил Павлович и сам бы отдал приказ о выводе Закавказской Отдельной армии из Закавказья. Укрепили бы линию обороны по Кубани и Куме, да и оставили бы христиан закавказских самих свои беды расхлебывать. Но коль скоро аглицкий лорд имел наглость что-то требовать, то в Михаиле проснулось фамильное упрямство. Михаил Павлович не знал – к добру оно будет, к худу ли, но на поводу у британцев он не пойдет!

Стоп. А почему Мы должны признавать «persona non grata» человека, чье государство не признает Мою законность? Ежели мы признаем посланника короля персоной «нон грата», то получается, что раньше его признавали дипломатом?

Вытащив из пачки бумаг донесение Чернышева, зачеркнул прежнюю резолюцию и написал: «Англичан, выдающих себя за представителей моего брата – британского короля Георга, вывезти за пределы Русской империи в течение двух суток. Исполнение возложить на министра внутренних дел князя Голицына. В разговоры с самозванцами не вступать. В случае неповиновения применить силу – без членовредительства. В случае сопротивления поступить соответственно общей инструкции. Михаил».

Откладывая с иностранными делами, император потянулся к бумагам, прошедшим сквозь канцелярию военного министерства. На военного министра можно положиться целиком и полностью и смело ставить подпись, даже не читая пояснительных записок. Но все-таки Михаил бегло проглядывал, а уж потом оставлял размашистый завиток. Иначе рискуешь попасть впросак. Вот тут сообщение о рекрутском наборе, прошедшем без сучка и задоринки. Пятнадцать партий, набранных в Орловской, Курской и Нижегородских губерниях прибыли в Тулу, в военный лагерь. Две тысячи душ. Министр предлагает не раскидывать новобранцев по полкам, а сделать из них одну часть, но с опытными унтер-офицерами. К «плюсам» Ридигер относил отсутствие «кумовства» и «землячеств», отсутствие вредных влияний, а к «минусам» – сложное вживание новобранцев в особенности солдатского быта.

Михаил Павлович задумался – зачем Федору Васильевичу такая часть? Со времен потешных полков новобранцев учили старые солдаты. Не будет ли прорухи? Но, с другой стороны, генералу виднее. Верно, сговорился с Киселевым о необходимости всеобщей воинской повинности вместо рекрутской, а теперь собирается проверить – как оно будет. Ладно, можно и подписать. Один полк – невелика важность, а пользу сей опыт принести сможет.

Второй документ он подмахнул, не читая. Что там читать, если идет сплошной список унтер-офицеров и фельдфебелей, коих следует произвести в штаб-офицеры? Батюшка покойный, Павел Петрович, как ни старался не пущать в офицеры нижних чинов из подлых сословий, но у него ничего не вышло. Зато— после отмены крепостного права голова не болела, что армия поднимется против государя. А кому подниматься, если офицеры живут на жалованье, а не на доходы с имений? Не все, разумеется, но большинство. Главное, чтобы жалованье Канкрин изыскивал вовремя. Вспомнив о Канкрине, Михаил Павлович полистал бумаги, пытаясь найти что-то из министерства финансов, но не нашел. Ах да, сегодня Егор Францевич явится на прием. Стало быть, сам все и занесет.