Что там еще из военных дел? Рапорт военного коменданта Москвы о дуэли между поручиком Московского гарнизонного полка Черкасовым и ротмистром уланского полка Давидовичем. Секунданты: ротмистр князь Трубчевский и штабс-капитан Московского гарнизонного полка Ефимов. Дуэль была пресечена, зачинщики и секунданты пребывают на гауптвахте до решения государя. Причина дуэли не установлена.

Ох уж эти дуэлянты! Ничто их не берет – ни суд офицерской чести, ни ссылки, ни разжалование. Разжалуешь, так будут их утешать, сочувствовать. Что ж, попробуем по-другому. Размыслив пару секунд, император оставил резолюцию: «Дуэлянтов и секундантов Черкасова, Давидовича, Трубчевского и Ефимова с гауптвахты освободить, ибо с момента дуэли они перестали являться русскими офицерами. Вычеркнуть оных персон из списков полков, вернуть их в первобытное состояние, а формуляры перечеркнуть. Запретить вышепомянутым Черкасову, Давидовичу, Трубчевскому и Ефимову занимать любые должности на военной, статской или дипломатической службе».

Перед тем, как поставить подпись, император еще немного подумал – не слишком ли сурово? В сущности, принятые меры были куда хуже, нежели разжалование в рядовые и/или отправка на Кавказскую линию. Вздохнул и оставил под резолюцией размашистое «МИХАИЛ». Раз по-хорошему господа офицеры не понимают – будет по-плохому.

– Ваше Величество, завтрак готов! – прервал размышления императора адъютант.

Уже? Михаил посмотрел на часы – семь! Однако, куда же девается время? Три часа пробежало, а вроде бы ничего и не сделал.

Император уже хотел все оставить, как одна из бумаг привлекла его внимание. Удивившись и захватив с собой злополучный лист, император вышел.

– Дормидонт Кузьмич, – обратился государь к вставшему из-за стола секретарю. – А это что? Прошение о зачислении на воинскую службу? Почему здесь, а не у военного министра?

– Ваше Величество, но это же прошение Пушкина! – сказал секретарь с каким-то придыханием, что было непривычно для обычно флегматичного Евстафьева.

– Пушкина? Какого Пушкина? – не понял государь. – Пушкиных в России много. Есть – Мусины-Пушкины, Брюсы. Есть – бывшие Пушкины.

– А это – простого Пушкина, Александра Сергеевича. Великий поэт!

– Вот оно как… – начал что-то понимать император.

Жить в России и не знать стихотворений Пушкина, невозможно. Правда, ничего кроме эпиграмм на старшего братца и «Гаврилиады» (но об этом лучше умолчать) император не читал.

– А он сам разве не в Петербурге? – поинтересовался император, будучи уверен, что поэт должен быть с мятежниками.

– Александр Сергеевич как был отправлен в Михайловское, так в нем и пребывает, – сообщил Евстафьев.

– Пушкин, Пушкин… – хмыкнул император. – Насколько я помню, на военной службе он не был.

– После лицея выпущен коллежским секретарем, служил в Коллегии иностранных дел, затем – в канцелярии Его Высокопревосходительства Воронцова.

– Вот это помню. Служил, а потом наставил ему рога, – усмехнулся император. Увидев, что Евстафьев открыл рот, чтобы защитить любимого поэта, примирительно сказал: – Ну, пусть не наставил, ладно. Но все равно Воронцов был на него зело зол. Впрочем – это их личные проблемы. Скажите-ка лучше, кто из друзей Пушкина у мятежников пребывает?

– Ну, всех его друзей я не знаю, – пожал плечами секретарь. – Но вот Пущин и Кюхельбекер вместе с ним в лицее учились. Рылеев. Одоевский. Поэты.

– Как у нас интересно получается – что ни поэт, тот мятежник, – покачал головой государь. – Вот, Кюхельбекер, что-то мне эта фамилия знакома. Не подскажете?

– Так это тот молодой человек, что в вас на Сенатской площади стрелял. Он в «черный список» внесен по приказу князя Голицына.

– А, немчик долговязый! – вспомнил император. Михаил не знал того горе-стрелка, но сказали. – Стало быть, тоже поэт…

– Так у кого из нас сейчас друзей нет среди мятежников? А Александру Сергеевичу служить предлагали, так он их… – замялся секретарь.

– Послал, вероятно, – догадался государь. – То, что послал – похвально. Стало быть, в военную службу, – задумался император. – И куда именно? Вы говорите, коллежский секретарь, хоть и в отставке. Как ни крути – чин десятого класса. Штабс-капитану равен. Но штабс-капитана я ему точно, присвоить не могу. Даже в прапорщики нельзя. Какой он будет офицер и командир? К ополчению приписать, что ли…

– Не надо, Ваше Величество! – вскинулся секретарь. – Ему еще самое главное произведение создавать. В позапрошлом годе первая глава романа в стихах вышла. Это чудо! Вершина русской литературы! Мы уже заждались второй главы, а ведь должна быть и третья, и четвертая! Кто их напишет, если его убьют?

– Дормидонт Кузьмич, – укоризненно покачал головой Михаил Павлович. – Если поэт просится на службу, так должен понимать, что и убить могут. Вон Денис Васильич до генерала от кавалерии дослужился, хоть и поэт.

– Денис Васильевич – он гусар, что с него взять? А Пушкин – это Пушкин! Нельзя, чтобы Александра Сергеевича так просто убили, – упрямо заявил секретарь. – Меня – можно. И…

Императору показалось, что Дормидонт Кузьмич сейчас скажет «Ну и вас – тоже», но тот промолчал.

– Хорошо, – сдался-таки государь. – Вы что предлагаете?

– Возьмите его к себе, в канцелярию, – предложил секретарь.

– В канцелярию? – недоуменно сказал государь, еще раз взяв в руки прошение. – И что он будет в канцелярии делать? Пишет как курица лапой. А дело делать, так наслышан я… Отправил его Воронцов с поручением, проверить – как там дела в Бессарабии, где саранча прошла. Так он деньги казенные потратил, а в докладе написал… Что-то там про саранчу, которая села и все съела…

– Саранча летела, летела и села; сидела, сидела, все съела и вновь полетела, – немедленно процитировал Евстафьев.

– Вот-вот, – кивнул император, у которого при слове «съела» забурчало в животе. – Где я ему саранчу найду? Ладно, подумаем, что с вашим… нашим… великим поэтом делать, – смилостивился государь, отправляясь-таки в столовую.

Старый русофил князь Голицын перебрался во флигель, оставив государю всю резиденцию, а также кухню и повара. Теперь Его Императорское Величество был вынужден довольствоваться русской кухней. Все сытно, вкусно, но просто. Вот и на завтрак государю были предложены гречневая каша с увесистым куском свиного бока (не иначе, свинка приготовлена целиком, а не кусочками!) и блины с начинкой из рубленого мяса. Единственная уступка, сделанная государю, был крепкий чай, который он предпочитал кофию.

Кто бы еще года полтора назад сказал Михаилу, что он обойдется без лимбургских сыров, страсбургских паштетов, трюфелей и свежего винограда, то он бы… Смеяться б в лицо не стал – воспитание не позволяло, но сильно бы удивился. Теперь же одна только мысль об иноземных яствах перебивалась мыслью – а как там они? Елена, Сашенька? Дочка, верно, уже на своих ножках ходит. А ведь там и ходить-то негде – от одной стены камеры до другой…